Голубые искры

Отца Тани, который так и не сознался в причине зверского избиения уважаемого члена городской Думы, осудили на четыре года колонии строгого режима, мать запила, стала алкоголичкой, ее лишили материнских прав. Фокину Таню определили в детдом. Она считалась очень тяжелой девочкой: два раза убегала - ее ловили на железнодорожном вокзале при попытках сесть на поезд, идущий в далекий Владивосток, она жестоко избила девочку из ее же группы, почти ни за что: когда та, смехом, идя из школы, назвала ее "траханутой". Елена Кузьминична сердцем чувствовала трагичность девочки. Она, ни о чем не расспрашивая, искала дорожку к ее сердечку. Много рассказывала о своих детских годах, о войне, о Ленинграде, о том, как погиб ее жених, матрос Балтийского флота, ее единственная на всю жизнь, любовь.

И сердце Тани понемногу оттаивало: она радовалась приходу бабы Лены, хотя старалась этого и не выказывать, начала принимать от нее, и только от нее одной, подарки. Свидания приносили им обоюдную радость.

Елена Кузьминична, раздав шоколадки и вдоволь нащебетавшись с малышами, оставила с ними Якова Петровича, а сама прошла в группу Тани Фокиной. Девочка сидела у окна и рисовала.

- Здравствуй, Танечка! Как твои успехи? Что ты нарисовала за эту неделю? Что ты мне покажешь?

- Здравствуйте. - Девочка, не вставая со стула, отложила карандаш и, обняв за талию "бабу Лену", прижалась головкой к ее животу.

- Вот, - она протянула старой женщине альбом с рисунками. Елена Кузьминична села на рядом стоящий стул. На последнем рисунке было синее море с пенистыми волнами и маленьким корабликом с большим белым парусом. А подальше был нарисован желтый остров с зелеными пальмами. На одной из пальм сидела обезьянка.

- Что это? Объясни.

- Это необитаемый остров. На нем живет обезьянка Лариска. Я на этом кораблике еду к ней. Мы вдвоем будем жить на этом острове. Загорать. К нам будет приплывать мама дельфинов Матильда. С нею будут ее дети. Мы все будем купаться в теплом море и играть.

В этот день девочка впервые была особенно откровенна с бабой Леной. Она показала ей маленькие фотографии, на паспорт, отца и матери, бережно хранимые среди ее вещей в прикроватной тумбочке, рассказала, как она любит своего отца, что она никогда не бросит его одного, и они будут жить вместе до самой старости. И мама будет жить с ними. Она обязательно вылечит ее.

Девочка с удовольствием примерила обновки: теплые зимние финские сапожки были как раз ей по ножке, курточка с меховой опушкой на капюшоне тоже была как раз по ней. Таня благодарно обняла шею бабы Лены и поцеловала ее в морщинистую щеку.

В комнату заглянул Яков Петрович.

- Елена Кузьминична, вы долго? Ко мне к шести часам дочь должна приехать.

- Езжай домой, Яша. Я с Танечкой побуду до ужина. Езжай.

Яков Петрович прикрыл дверь и ушел.

Когда он пришел домой, Марина уже была в его квартире, у нее был ключ от нее, и часто, не спрашивая отца, она приходила к нему: проверяла холодильник и время от времени пополняла его продуктами по своему усмотрению; порою мыла пол, протирала пыль на книжной полке. Отец ворчал, но забота дочери была ему приятна. Сейчас, как в юности, босиком, подоткнув за пояс подол джинсовой юбки, тряпкой из ведра она мыла пол. Давно забытая работа доставляла ей удовольствие.

- Да зачем ты, дочка? Я бы шваброй протер.

- Ну да, будешь ты тут с больной ногой со шваброй ковылять. Сколько говорю: давай тетю Грушу, соседку, наймем, будет ходить к тебе прибираться. Я все ей оплачу, она в обиде не будет!

- Никаких теть мне не надо! Я еще не старик! Сам управлюсь! И оплаты мне от тебя никакой не надо! Мне своих денег хватает.

Яков Петрович, разувшись, подошел к окошку, демонстративно переставил горшок с цветком с места на место и протер на подоконнике пыль лежащей на нем тряпочкой.

Цветок в простонародье назывался декабрист. В свое время Яков Петрович, пораженный растением с резными листьями, заканчивающимися красивыми белыми цветами и тем, что цвело оно глухой зимой - в ноябре- декабре, когда за окном уже падал снег и выл ветер и только редкий солнечный лучик в первой половине дня мог приласкать цветок, выпросил отросток растения у Елены Кузьминичны, вырастил его и очень гордился тем, что он у него пышно цвел. У дочери, которая тоже пыталась его вырастить, растение не прижилось: может быть, потому, что пластмассовые подоконники евроокон в ее квартире выходили на юг и неизнеженному растению было неуютно от обилия тепла и света, а может, ему не нравилось многочисленное соседство ее пышно цветущих гераней. Даже уже выращенный у отца декабрист на окнах дочери переставал цвести, хирел и засыхал.

Марина, вымыв пол, ополоснулась под душем и с ногами забралась на старенький диван, на котором прошли ее лучшие годы. Отец примостился на кресле рядом.

- Как Зина с "импортным" немцем ладит? Не поссорились еще?

- Да ты что, отец! Они, как голубки, наворковаться не могут. Сбегали уже на дискотеку, по вечерам по планшетке с мамой Генриха, фрау Эльзой, общаются. Та Зину снова в Мюнхен на будущий год приглашает. Я так рада их дружбе!