Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Зиновьев, посещая, как бы по-дружески, посиделки на квартире Горького и в тоже время постоянно ставя палки в колеса его активности по спасение как культурных ценностей, так и «мозга нации» — русской интеллигенции. Можно полагать, что таким образом он утверждал свое видение отношений в связке «советский вождь (власть) — художественная интеллигенция». Конфликты Горького с Зиновьевым и другими петроградскими большевиками, выступавшими в суровые годы Гражданской войны против его «буржуазной мягкотелости», стали привычной рутиной. Горький кипятился и ездил в Москву жаловаться лично Ленину, а то и Троцкому, который, будучи сам недюжинным литератором и историком культуры, по-видимому, доброжелательно выслушивал жалобы Горького. Верховным арбитром во всех этих разборках все же выступал Ильич, как правило, бравший сторону Горького. Однако на деле многие обещания Ленина, касающиеся жизни тех или иных лиц, за которых ходатайствовал Горький, оказывались на лишь ничего не значащими словами в утешение старого друга. Все эти люди оказались расстрелянными в застенках ВЧК. Как пишет Екатерина Желябужская:

Очень тяжелое впечатление произвел на него расстрел великих князей Павла Александровича, Николая и Сергея Михайловичей. <…> Пистелькорст, морганатическая жена Павла Александровича, обратилась к Алексею Максимовичу, он даже специально ездил в Москву за помилованием, уговаривал Ильича — а их расстреляли в ночь, когда он ехал из Москвы в Петроград. Председатель Чека, в то время, кажется, т. Медведь, предвидя результат ходатайства Алексея Максимовича, привел приговор в исполнение, не дожидаясь, пока он вернется. Я помню утро, когда это случилось: маму <М. Ф. Андрееву> вызвала к телефону Пистелькорст, и я слышала, как мама говорила: «Да нет, уверяю вас, что этого быть не может. Алексей Максимович только что вернулся из Москвы, Владимир Ильич обещал…» Еще более тяжелое впечатление произвел на Алексея Максимовича расстрел Николая Гумилева. <…> С Гумилевым, как говорил мне Женя (Е. Г. Кякист, племянник М. Ф. Андреевой) <…> повторилось то же, что и с великими князьями: Алексей Максимович поехал в Москву, уговорил Ильича, а Гумилева расстреляли до его возвращения с помилованием… [БЕЛОУСОВА].

Не исключено, что во всех этих эпизодах «заступничества» Горького, который тогда еще не вполне осознавал, что «если враг не сдается, то его уничтожают»[125]

, была задействована все та же лицемерная схема «псевдопомощи» Вождей революции, описанная выше на примере отношения Льва Каменева к отдельным просителям. Ходасевич, однако, полагает:

что Ленин старался прийти ему на помощь, но до того, чтобы по настоящему обуздать Зиновьева, не доходил никогда, потому что, конечно, ценил Горького, как писателя, а Зиновьева — как испытанного большевика <и безоговорочно преданного ему лично человека — М. У.>, который был ему нужнее [ХОДАСЕВИЧ (III). С. 228].

Лев Троцкий в этой связи пишет: