Горькое похмелье

– Продумай все, Лёвочка! Неудачи не может быть…

– Не буде неудачи, батько! Бумага од генерала, погоны – все готово. Яшка Зельцер поработав на совисть. Подпись, печать – сам Деникин бы признав!

– А эти двое як-небудь нечаянно не пидведут?

– Хочуть ще трошкы пожить. Перед смертью и полдня – целый век.

Нестор поднял тяжелый, с затаенной мукой, взгляд на Задова:

– Смотри, Лёвка! На черне дело идем. Ошибемся – и нам конец. А выграем – мы над Украиной! И не будет над нами хозяина… Выбьем Деникина, отгородимся от большевиков. Всюду анархию поставим, вольные Советы. И будет это первая победа Третьей революции. А потом, глядишь, и пойдет, покатится по всему свету!..

– Ясно, – нахмурился Задов, сознавая, какой важности дело им предстояло совершить.

Теплая ласковая ночь плыла над Украиной.

В село Сентово всю ночь прибывал народ: гражданские, военные. Махновцы смешивались с григорьевцами, знакомились с местными девчатами. Лето, тепло. Кое-где уже устроились и парочки по темным закуткам. Костры, смех, говор, песни. Спали на земле, на подводах, под подводами. Тут же стояли и походные лазареты с ранеными: каждая телега – как палата в больнице. Между лазаретными телегами сновали сестрички, которых можно было отличить от сельских баб разве что по белым платочкам. Они поили, кормили раненых, помогали справить нужду.

Вот уж какой год Украина жила такой колесной жизнью, как во времена Дикой Степи…

В переулке сошлись две трехдюймовые батареи. Одной командовал махновский артиллерист Павло Тимошенко, а другой – григорьевец Артюх.

– Ну! Наша сыла тепер удвоилась, – восхищенно сказал Артюх, прикуривая у Павла. – Буде лыхо хоч билякам, хоч краснюкам!

– Оно-то так, – дипломатично согласился Тимошенко. – А только может и таке случиться, шо не зийдуться наши батькы карахтерамы. Як тогда?

– Чого? Наше войско сыльнише, ваш Махно пиде пид наш бунчук. Може, начштабом.

– Наш батько ще ни под кым не ходыв.

– А хто у Дыбенкы комбригом в Третий бригади був? Махно.

– А в Первий бригади у Дыбенкы? Ваш Григорьев…

– Слухай! – горячился Артюх. – От дав бы я тоби трохы по морди, та не можу: ты ж все-такы свий брат пушкарь!

– А давай так! – предложил Павло. – Утром, если наши батькы не зийдуться карахтерамы, ты мени врежешь, а потом я тоби! Шоб ровно!

Согласились. Все же союзники. Надо миром. Всем поровну.

У костра на площади тоже сошлись несколько «разноплеменных». Подсмаливают на огне сало. Ловят капли горячего жира на ломоть хлеба. Вкусно.

– Хороши вы хлопци, махновци, – говорил малорослый григорьвец, давясь куском. – От тилькы жидив жалуете. А од их вся беда.

– Угу, – согласился, давясь салом, смуглый, горбоносый махновец со смоляным чубом.

– Вы своих комиссарив отпустылы, а мы их… цее… порубалы. Як сичку. Потому як жиды. Наш батько каже, всих их надо сничтожать.

– Угу, – вновь вроде как согласился махновец. Справившись с куском поджаренного сала, чубатый встал. Высокий, длиннорукий. – Ну так давай… начинай с меня… меня сничтожай, – сказал он.

– Ты шо, здурив? За шо?

– Я тоже – из евреев. Жиды в царский России осталысь.

Григорьевец едва не подавился:

– И цее… Як же ты воюешь? За шо?

– За то й воюю, шоб все ровни булы. За волю. За свободу.

– Борька, а ты йому кулаком покажи, за шо воюешь!

– Та ну вас, – отмахнулся махновец, глядя снизу вверх на малорослого григорьевца.

– Оно, конечно… Бувае… Чого ж… Я тоже знав одного… цього… еврея. Хороший був чоловик. Гроши давав без всякого проценту… – бормотал сконфуженный григорьевец. – У йих тоже… бувають…

Махновцы смеялись над выкручивающимся из щекотливой ситуации побратимом.

Ранним утром перед облупленным панским особняком в поместье Сентово гудели, толкая друг друга, махновцы и григорьевцы.

– Чого воны тянуть?

– Общий универсал пышуть… Счас зачитають.

– И без универсалу ясно: надо разом комиссарив быть!

Ждали… Балкон особняка был пока пуст…

Вот на площади появилась бричка, которой правил Юрко. В ней сидели Лёвка Задов и двое связанных гладко выбритых молодых людей, по-селянски одетых, но явно не селянского происхождения.

– Росступиться! Пропустить! – прокричал Юрко.

Толпа раздвинулась, образуя узкий коридор.

– Хто це?.. Шо за люды?

Грубо подталкиваемые Задовым и Черниговским, двое связанных исчезли в дверях особняка.

– От, батько, пиймалы… Лазутчики од Деникина… з пакетом… – сказал Лёвка, когда пленных втолкнули в комнату, где собрались «союзники». И красивым театральным жестом он бросил на стол перед Нестором большой, с пятью сургучными печатями пакет.

Махно прочитал надпись на конверте:

– «Лично в руки… Его превосходительству атаману Григорьеву»… Та-ак!

– Это брехня!.. Какая-то провокация! – вскочил Григорьев и потянулся к пакету.

– Не спеши, Мыкола Олександрович, счас разберемся!.. Я их допрошу. Очи в очи.

И он уединился в соседней комнате с двумя незнакомцами.

Толпа, запрудившая площадь перед особняком, гудела. Ожидание становится все более тягостным.

– Ну, шо воны там?

– Може, гроши делят?

– Та ни. Казенку пьють.

– Дурный! Воны универсал сочиняють! Умственне дело!..