Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века

1) с его страниц предстает виртуальный облик социальной группы с четко оформленными границами. Общество, изображенное в «Песне…», выстроено в соответствии с утопическими представлениями ярко выраженного феодального характера. Соответственно, представители нефеодальных социальных групп присутствуют исключительно в качестве размытого фона. Персонифицируются лишь несчастные обманутые Сидом иудеи Рахиль и Иуда, да и то лишь для того, чтобы оттенить границы феодального социума, четче выявить характеристики, противопоставляемые рыцарским ценностям. В конечном счете внимание аудитории целиком и полностью сосредоточивается на представителях лишь одного социального слоя, идеалы которого пропагандируются довольно прямолинейно;

2) дополнительную внутреннюю прочность этой виртуальной среде придает подчеркиваемый в «Песне…» мотив вертикальной мобильности. Проявлений этой тенденции в тексте много, но наиболее характерным выглядит прямое игнорирование реальности в интерпретации образа самого Родриго. В итоге Сид, именуемый в латинской «Истории Родриго» «nobilissimus»[1297], в «Песне…» оказывается едва ли не простым рыцарем, противопоставленным представителям знати, прежде всего каррионским инфантам. У читателя (или слушателя) сознательно формируется впечатление, что простой рыцарь способен подняться до самых вершин социальной лестницы и даже войти в родство с королями

[1298];

3) непременным условием такого возвышения оказывается строгое следование сословной системе ценностей, которой тем самым сообщается значительная привлекательность. Все выдающиеся качества Сида обусловлены его рыцарским статусом: факт физического рождения героя фигурирует как соизмеримый с актом посвящения в рыцари, т. е. своеобразным рождением социальным. Повторяющееся рефреном «Мой Сид, рожденный в добрый час» обретает синонимичное — «Мой Сид, который в добрый час мечом опоясался»[1299];

4) структурообразующим элементом, придающим рыцарской среде целостность и организованность, являются феодальные узы, а рыцарская идентичность выступает неразрывно связанной с идентичностью вассальной. Идеальный рыцарь — это идеальный вассал[1300]

, а потому разрозненные элементы специфически рыцарской идентичности выстраиваются в определенную систему. Что же касается ее распространения, то ему способствует форма эпоса, рассчитанного на устное восприятие достаточно широкой (и при этом относительно однородной в социальном плане) аудиторией.

Другим жанром, восходящим к устному преданию, стала поэзия трубадуров (trobadores, troveiros), жогралов (joggles, jograres) и сегрелей (

segreles). Их тексты, создававшиеся на галисийско-португальском (или старогалисийском) языке, исполнялись при дворах королей Фернандо III и Альфонсо X, магнатов и даже в домах представителей средней страты знати — инфансонов[1301]. Причем не только аудитория, но и значительная часть авторов текстов принадлежали к феодальному классу, вплоть до королей (включая Альфонсо X, одного из наиболее известных трубадуров своего времени)[1302]

. В поэзии трубадуров не могли не отразиться те же связанные с рыцарской идентичностью мотивы, которые столь четко проявляются как в устных преданиях, так и в эпической традиции.

Разумеется, вопрос о формах и степени отражения рыцарских идеалов в поэзии галисийско-португальских трубадуров требует особого исследования, выходящего за рамки настоящей книги. Поэтому я ограничусь лишь указаниями на наиболее очевидные примеры. В первую очередь речь идет об аллюзиях, связанных с культом Сантьяго, который в эпоху классического Средневековья принял четко выраженные светско-феодальные черты. Частые упоминания о святом, главное святилище которого (Сантьяго-де-Компостела) находилось в Галисии, можно было бы объяснить лишь проявлением своеобразного регионального патриотизма, если бы не одна особенность.

Дело в том, что наиболее часто обращения к апостолу проявляются в жанре «песен о друге» (cantigas de amigo). Воспринятый из поэзии провансальских трубадуров, этот жанр представлял собой песни, написанные от имени дев и знатных дам, лирические герои (или, точнее, героини) которых страдают от разлуки с любимым и просят апостола о покровительстве ему и о скорейшем воссоединении с другом. Замечу, однако, что в качестве возлюбленного в большинстве случаев выступал рыцарь, находившийся в походе или выполнявший иное (нередко небезопасное) задание сеньора. Отсюда становится понятным, почему св. Иаков Компостельский вдруг выступает в довольно неожиданной роли покровителя возлюбленных[1303].