Гостиница тринадцати повешенных

Она его заметила… и Паскаль даже расслышал ее восклицание, в котором не было никакого испуга! Он увидел, что она покраснела… сконфузившись, конечно, что ее застали в утреннем дезабилье.

Затем окно снова захлопнулось; но прежде чем совсем исчезнуть, маленькая ручка сделала ему знак, словно говоря: «Довольно! Вы здесь; теперь я это знаю! Спасибо и до скорого!»

Спустя час после описанного нами эпизода Жуан де Сагрера явился завтракать к Паскалю и не мог не заметить его сияющей физиономии.

– Э, мой любезный друг, какой у вас довольный вид! Не получили ли вы ночью каких-нибудь добрых вестей?

Паскаль пожал руку Жуану.

– Добрые вести, маркиз, добрые, – отвечал он. – Со вчерашнего вечера… радость, наполняющая мое сердце, делает его более чем когда-либо способным отдаться всецело, до последнего издыхания, тем, кого оно любит.

Жуан не мог вполне понять слов Паскаля, но видя его таким счастливым, также почувствовал себя счастливым.

Жан Фише между тем подал очень вкусный завтрак.

– Ну! За стол! За стол! – вскричал Жуан, первым подавая пример. – У меня аппетит сегодня, как у настоящего пажа!

– Тем лучше, мой молодой господин, – произнес Жан Фише. – Я привык полагать, что тот, у кого хороший аппетит, обычно оказывается хорошим приятелем и спутником с добрым сердцем, приятным нравом и отменным здоровьем.

– Мой славный Марк Белье… – проговорил Жуан. – Нет, не так – мой славный Жан Фише! Это не моя вина, что я не привык еще к твоему новому имени. Помнишь те времена, когда ты был моим надсмотрщиком в небольшом доме на набережной Королевы Маргариты?

– Помню ли я, господин маркиз! Еще как помню! Помню и о том, как однажды вечером вы ускользнули от меня, как угорь. Да-да! Я и сейчас вижу себя, запертого, словно мышь, в сундуке, в то время как вы, словно кошка, убегаете по крышам! О! Каким бы хитрецом я себя ни считал, вы оказались еще хитрее! И если с годами вы лишь приумножили эти ваши способности, то сейчас, должно быть, ужас какой пройдоха!

Жуан де Сагрера улыбнулся этому наивному комплименту.

– Но неужели, мой славный Жан Фише, – продолжал он. – Ага!.. На этот раз я не ошибся!.. неужели ты не жалеешь о том, что покинул свой домик в Коффри… и свою жену… госпожу… госпожу Жаклин… если мне не изменяет память?

– Все верно, господин Жуан, – Жаклин. Боже мой, вы знаете… с одной стороны, это меня немного огорчает, но с другой. Я там был, будто в спячке… так продолжалось почти пять лет… пока однажды не приехал господин Паскаль Симеони и не сказал мне: «Марк, ты мне нужен, собирайся и – в дорогу!» И я словно воскрес, честное слово! К тому же если б вы знали, какое это удовольствие – служить господину Симеони! О! За то время, что он провел в монастыре на улице Сен-Жак, он отнюдь не растерял форму! Похоже, в этом монастыре застояться никому не дают! Господин позволит мне рассказать господину маркизу о том, как мы возобновили знакомство?

Паскаль Симеони снисходительно кивнул в знак согласия.

– Это случилось часов в восемь вечера, – начал рассказ Жан Фише. – Я слонялся без дела неподалеку от дома, как вдруг, проходя по Адской дороге, рядом с лугом, что тянется вдоль крупной лесосеки, прилегающей к Коффри, услышал крик: «Волк! Волк!» Бегу я, значит, на крик, и что же я вижу – волка, да какого! – просто громадного… ручаюсь… который носится, словно бешеный, вокруг стада коров, принадлежищих одному фермеру, моему другу. Если вы никогда не видели ничего подобного, господин Жуан, то многое потеряли! Когда изголодавшийся волк выскакивает из лесу с явным намерением поживиться первой же скотинкой, какая попадется ему на глаза, коровы, завидев его, тоточас же сбиваются в кучу, выстраиваясь таким образом, чтобы сформировать своего рода огороженное пространство, внутрь которого они вталкивают телят и молодых, еще безрогих бычков, и хищник, не осмеливаясь броситься на этот усеянный рогами бастион, бегает вокруг него, отчаянно завывая.

Пастушок, мальчуган лет двенадцати – звали его Гаспар, – держался среди своих животных, но было заметно, что он очень напуган.

«Не бойся, мой мальчик, – кричу ему, – сейчас я избавлю тебя от этого горлана!»

И, зажав в руке кизиловую палку, которую я всегда беру с собой в качестве трости, когда выхожу на прогулку, я иду прямо на волка, который остановился при моем приближении и пялит на меня глаза… так, словно готов проглотить в один присест.

Еще бы! Когда эти лесные господа изголодаются, им становится не до нежностей! Натощак они способны на все. Абсолютно на все, как доведенные до крайности трусы, которые больше не знают опасности.

Но, сами знаете, мне ли бояться какого-то волка? Более того – при мысли о том, что он станет защищаться, я даже повеселел. Его озлобленный вид – ощетинившаяся шерсть, белые скрежещущие зубы – меня даже забавлял немного.