Говори

– Ну вот. Вы молоды, не застали уже. А я помню. Сейчас думаю об этой картошке. – Прикрывает веки. – В подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет… – старик открывает глаза. Смотрит поверх мужчины, куда-то за спину, но там только стена. Белая. – Спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко-далеко в вышине. И между огнем и людьми в пещере дорога, огражденная тонкой ширмой. Тонюсенькой. Театр теней на такой бы показывать, – продолжает старик.

Мужчина молча, не прерывая его, измеряет его пульс.

– А ширма-то тонюсенькая, можете вы это понять?

– Это не вы сказали.

Cтарик сникает. Он что, правда, все еще пытается произвести впечатление?

– Да, конечно. Я и не думал выдавать за. Я не хотел… я хотел, вернее, просто хотел, чтобы вы, хотя бы вы поняли. Там, за ширмой, может и есть это поле. И костер с картошкой. Понимаете?

Мужчина молчит, внимательно смотрит. Затем кивает.

Старик начинает волноваться. Говорит:

– Я хотел, чтобы было красиво.

Старик начинает понимать, что это будет уже сейчас.

– Вы пойдете со мной?

– Да, я пойду с вами.

– Вы зайдете со мной внутрь?

– Да, я зайду внутрь.

– Я могу?..

– Нет.

– А если?..

– Нет.

Потом – молчание.

– Я не смогу держать вас за руку, но я буду в комнате. Смотрите на меня, только на меня.

– Так будет легче?

– Да, так вам будет легче.

Наверное.

В белую комнату они идут вдвоем, молча. Старик слишком слаб, хватит и одного человека для того, чтобы.

В этой абсолютно белой комнате есть маленькое квадратное окно, занавешенное красной занавеской. Старик смотрит на окно. Окно – муляж, за ним ничего нет.

Старика усаживают в кресло. Ему что-то говорят, но он смотрит только на мужчину в форме. Следит за тем, как тот обходит кресло и встает по левую руку от него. Протягивает руку, чтобы сжать мокрую трясущуюся ладонь. Он же обещал. Старик в кресле думает, что ему это нужно.

– Не смотрите на врача. Смотрите на меня. Не смотрите на стекло. Там никого нет. И стекла тоже нет.

– Но я, мне… Мне очень страшно.

– Мне тоже.

Еще раз сжать ладонь, сжать, чтобы потом отпустить. И уйти, за стекло. Которого нет.

Кресло откидывают. Старик смотрит и смотрит за стекло.

В белой комнате остается на одного человека меньше.

1

Антиутопия жестко ограничивает внутреннюю свободу героя и пространство, в котором происходит действие. Это личное пространство, в котором существует герой: его дом, комната, квартира – где интимное из-за контроля и диктата становится эфемерным и иллюзорным. Еще одно ограниченное пространство в антиутопии – пространство надличностное, оно принадлежит не личности, но социуму, в котором существует личность, и власти, при которой личность существует, это пространство возводится до такой важности, что становится сакральным. Такие пространства всегда ограничены и замкнуты, они располагаются вертикально, а их основа – канонический архетип конфликта верха и низа.

* * *

В глубине души Стасу не верится, что вcе это происходит с ним. Что все это взаправду. Может быть, потому что люди слишком часто и много смотрят фильмы, может не стоило играть в компьютерные игры в детстве. Теперь люди разучились уже отличать, что важно, а что нет, где бутафорская кровь, а где спецэффекты.

Все как в тумане – для Стаса. Другая колония, выезды на суд и обратно. А еще теперь он совсем один – много, часто, почти постоянно.

Сначала ему все время казалось, что когда он заснет, то проснется дома. Он засыпал, и по утрам первые пару секунд думал, что лежит в их квартире, и жены нет рядом, потому что она, как обычно, встала много раньше него. А потом резко вспоминал и захлебывался от страха – страх приходил комом в горло и мешал дышать. Изо дня в день. Из недели в неделю. Он почти привык. Пока время не стало идти быстрее, так быстро, что вот уже почти закончилось.

В автобусе он подумал, что это могло бы быть реалити-шоу. Бац-бум, барабанная дробь, привести приговор в исполнение – бац-бам, барабанная дробь, аплодисменты, о, вы совершенно напрасно обмочились, наше шоу подошло к концу, это был всего лишь розыгрыш.

Паника пришла уже потом, в камере. Мысли расслоились, перестали укладываться у него в голове. Хотелось заплакать и пожаловаться, донести до этих кретинов: я живой, со мною так нельзя, эй, я же человек, что происходит, постойте.