Говори

Когда Женя решил, что пора переходить на следующий круг, я еще ничего не понимала в боли, не любила ее как настоящего друга, меня не интересовала ее специфика и все ее парадоксы. Это он понимал, а я – нет. Мне не нравилась боль, и сейчас не нравится. Мне не нравится то, что пытки далеко не в первую очередь служат методом получения информации. Мне не нравится, что поощрение воспитывает быстрее и эффективнее наказания, но наказывать интереснее, чем поощрять, всегда.

А потом, когда он сказал, что пора переходить на новый уровень боли, я стояла и плакала, совершенно молча. Сухой редкий снег, колючий, едкий, осколки мифической ядерной зимы. Небо першит, помехи, линия связи нарушена, никакой связи с Богом. Если стоять так долго, мы можем поседеть на глазах – понарошку, снег осядет на волосы, мы постареем за один день.

Это было так несправедливо – я не понимала сути наказания без преступлений, – что только и могла стучать кулаком по его твердой эбонитовой груди, а шерсть пальто еще больше смягчала эти жалкие удары. Эй, эй, прием, ты, робот. Если бы я могла сделать тебе искусственное дыхание

, то… Я хочу сказать… почему мы не можем быть как все?

…о, я – против, знаешь ли, я совсем против. Я живая, а ты хочешь, чтобы мир был как склеп, большой некрополь, и ты – хозяин погоста, Папа Легба, мертвяк. Как же можно так просто решать за двоих, я же не твой подопечный, смотри, я даже не в камере. Посмотри на меня, посмотри. Но он смотрел на памятник памятнику. Медный всадник, конь давит копытом Змея.

Это бывает, когда то, чего ты хочешь, к чему стремишься, не совпадает с реальностью. Как наложить две карты одну на другую, Генерал, ваши карты вранье, я пас. Арахна тоже вряд ли хотела закончить плетением паутины.

Проклятый город, проклятые тюрьмы, инъекции и завтраки перед смертью. Ты, черт проклятый, я одна, совсем одна, как мне здесь жить.

В стране Гипербореев есть остров Петербург, и музы бьют ногами, хотя давно мертвы.

Я плакала и говорила, говорила, говорила. Он молчал, долго, дольше, чем нужно, и даже дольше, чем мне бы этого хотелось, а потом сказал, что мне следует выйти за Игорька, раз уж это мне нужно.

Я обалдело глотала легкими колючий снег, и не было никого в нежилой части города, не было никого в мире, никто не стоял возле мемориальной таблички в городе мертвецов, мы с Женей тоже были мертвые совсем. А он, естественно, развеселился.

– Ты эгоистка, – радостно сказал Женя. – Любишь писать сценарии, только тебе, видимо, ужасно лень. Сама виновата. Игорь может сыграть любую роль, ты только четко ему пропиши – какую.

Он схватил меня за руки, легко, и принялся танцевать на этом чертовом морозе. Я плакала, Женя отбивал ботинками такт и счастливо улыбался. У него были прикрыты глаза, и снег падал на веки, как монетки Харона на глаза мертвецов.

Ты сценаристка, садистка, крестьянка торжеств. Каторжен приступ убийства, но выдержан жест. Миссии смыслы вряд ли узнают потом. Смерть, как туристка, чужим говорит языком, – декламировал он.

Так я вышла за его брата.

Я молчу, и ничего не говорю, и не делаю вообще ничего, но Инга смотрит на меня с обожанием

.

КАМЕРА

– Помню тот день, когда меня забрали в интернат, – говорит Анна после долгого молчания. – Программа расформирования неблагополучных семей. Еще через год вступил в силу запрет на алкоголь. До окончания школы оставалось полгода. И вот как раз примерно тогда вышел этот закон, апогей абсурда – казнь за попытку суицида.

…Я ничего не могла сделать, могла только молчать, молчать и смотреть на отца, на то, как его забирают из нашей квартиры. Я сидела на кухне и молчала. Мать рыдала, что-то доказывала. Лечение. Ее тоже будут лечить. И папу. Алкоголизм. Нас забрали в разные интернаты – меня и братьев. Их по возрасту – сразу в интернат, меня сначала в распределитель. Было непонятно, что делать с такими, как я, – почти совершеннолетними.

Мне предложили собрать вещи, но вещей у меня особых не было. Был очень серый день, похожий на белую ночь. А времени года не помню.