И Евгений добросовестно сидит на стуле, пододвинутом вплотную к металлическому ребру койки. Угрюмый часовой вечности, чья обязанность на сегодня – отгонять от своего подопечного смерть, если она вдруг надумает явиться раньше срока. В глубине души он знает, что
Спит Влад, и спит Игорь, спит Инга, и даже яростная Татьяна спит тоже. И каждому что-то снится, у каждого что-то свое, и все они такие одинокие. А вот Евгений не спит, поэтому ему вообще ничего не снится.
5
Действие в антиутопии театрализовано, и хотя в его основе псевдокарнавал, в ней используются так же и классические карнавальные элементы, где происходящее с героями – всего лишь модель ситуации, автор даже может напрямую свести все к розыгрышу, указав, что описываемые события являются лишь одним из вариантов развития.
Аттракцион в антиутопии является стимулом раскрытия характеров на пределах их духовных возможностей.
– Сознание живет еще пятнадцать секунд после инъекции, – говорит Анна. – Это правда?
– Не думайте об этом, – говорит Евгений.
– Хорошо, я не буду об этом думать, – кивает Анна.
За все время пребывания в камере она ни разу не спросила о том, что случилось со Стасом.
– Какой завтра день недели? – говорит Анна.
– Завтра воскресенье, – говорит Евгений.
Ночь. До завтра остается целое утро.
В воскресенье Анне сделают инъекцию – кажется, в полдень.
Как мало времени осталось. Евгений вздрагивает, несмотря на утепленную форму, как от невесть откуда взявшегося сквозняка. Подается вперед и шепчет ей, не понимая, кто сидит сейчас перед ним, и не придавая этому значения. Евгений горячечно пытается ей что-то сказать, так отчаянно, что это становится почти интимным.
– …вы знаете легенду о Поедателе грехов? В Средние века перед похоронами проводили специальный ритуал, куда приглашали Поедателя грехов – такую же уважаемую фигуру, как царь или жрец, и Поедатель съедал хлеб, зажатый в руках покойника, забирая тем самым его грехи себе. И человек умирал безгрешным.
…когда они приходят сюда, на самое дно, те, кто не справляется со своей жизнью настолько, что их приходится убирать из жизни, когда вы все рано или поздно попадаете сюда – я проживаю ваши жизни и смерти за компанию с вами, пока вы прощаетесь с ними, семь дней, небо и землю, и всяких тварей, и это было хорошо. На седьмой день, пока Он отдыхал, происходит инъекция. Я умру вместе с вами завтра. Я хочу, чтобы вы были живы, Анна, как сделать так, чтобы вы оставались живой?
Она молчит, Анна – молчит и смотрит на него так, словно никогда больше не будет страшно, неправильно и плохо, так, словно она никогда не умрет, потому что в глазах ее – милосердие. Ее кожа бледная, почти серая, а пальцы наверняка очень холодные, когда она тянется с жестом искупления к нему, палачу и садисту, но так и не касается его щеки.
Ее улыбка полна милосердия, и доверия, и того, что называют иногда «благодать», потому что это и есть дарующий благо.
– Знаете, это совсем не больно – не дышать, – признается Анна.
Экстатически влюбленный в своего кумира Влад переживет этой ночью библейский конец света, языческий конец света, конец света человеческого. Он смотрит, как его персональный бог говорит с пустотой, трогает пальцами пустоту, потому что нет никакой Анны, потому что Анна – мертвая совсем.
В соседнем отсеке ее убийца, Стас, смотрит сухими горячими глазами в низкий потолок, а потолок все ниже, ниже, потому что недолго Стасу осталось жить, и дышать, и думать, и говорить.
Потому что Игорь очень хотел помочь ей. Он поджидал Стаса у дома.