Говорят «особо опасные»

Через несколько дней меня вызвал Чистяков, чиновник Прокуратуры СССР. «Извините, — говорит, — но заявление ваше несколько нагловатое. По такому об освобождении не может быть и речи». — «Сочувствую, но помочь ничем не могу, — ответил я. — Освобождение — ваша забота, не моя. Как хотите, так и выпутывайтесь». Стал Чистяков меня увещевать: «Почему вы к нашим законам так плохо относитесь?» — «Могу подробно это растолковать вам по Библии, но в другой раз. Ну а если на вашем, юридическом, языке разговаривать, то скажу следующее». И я назвал ему неприемлемые законы с точки зрения международного права, вплоть до некоторых известных мне секретных инструкций. Чиновник, как ни странно, соглашался. Но аргумент прекрасный выдвинул: «Но ведь вопрос о соблюдении этих именно законов перед вами лично и не стоит. А с большинством законов вы, наверное, согласны?» — «Вполне, — говорю, — но если я вам напишу, что не буду насиловать, взятки брать и воровать, так ведь вы это и сами за издевательство сочтете. Речь-то реально о 70-й идет». — «Но ведь вы с нашим строем не боролись», — сказал чиновник. Понятно, по трафарету диссидентскому привык разговаривать. «То есть как, — говорю, — не боролся? А за что ж меня посадили? Я и на суде все факты признал. Боролся и впредь буду. Как же христианину с властью антихристовой не бороться?» — «Да, с вами хуже, чем с обычными диссидентами, у вас — убеждения», — укоризненно сказал Чистяков.

Шли недели. Жил, как обычно, занимался математикой, стихи вспоминал. Но вот 18 марта 1987 года, вечером, дверь камеры открылась. «С вещами!»

Показали бумажку о помиловании. Я написал: «Ознакомился» — и поставил подпись.

Вопрос: Как вы оцениваете годы, проведенные в заключении, дала ли вам что-нибудь тюрьма? Изменились ли ваши убеждения, отказались ли вы от дальнейшей деятельности?

Ответ: Безусловно, тюрьма дала очень многое. И недаром тюрьма на жаргоне называется «академией», польза ее исключительная. Иногда неверно понимают описание ГУЛАГа Солженицыным. Его книга не об аде, а о человеческой душе,

которую невозможно сломить и адскими мучениями. И сам писатель сказал: «Благословение тебе, тюрьма, что ты была в моей жизни». То же повторю и я. Был и остался дурным христианином, но стал, надеюсь, хоть чуть-чуть лучше после заключения. Я считаю себя в состоянии гражданской войны с коммунизмом. Со стыдом вспоминаю, что еще пять лет назад воспринимал врага сам, как красный комиссар, желал истребить, «искоренить». Теперь ощутил то, что ощущали все наши, даже стреляя: война эта — братоубийственная.

Слава Богу, и я понял.

Еще о пользе тюрьмы, ШИЗО. Человек должен хоть год прожить без книг, без мирской суеты. Просто на небо смотреть… Это чувствовали все глубокие натуры — от христиан первых веков до Ницше. А уж в XX веке столько обрушивается «информации»… Год я был в ШИЗО без книг, карандаша, бумаги. Сколько же я за это время пережил по-новому, по-настоящему! Вспоминал стихи, музыку, о друзьях, о девочках давно забытых думал…

Духовно тот год был самым полноценным периодом в моей жизни. Испытываю ностальгию по Уралу, и здесь нет парадокса.

Воззрения мои политические не изменились. Но сейчас не идентифицирую новое руководство с холопами идеологии. Расчет на гуманизм или правосознание был бы, разумеется, непростительной наивностью. Речь о другом. Новое руководство — это люди, отравленные марксистским ядом, но они — люди нашей страны, которым не безразлична судьба России, конечно, как они ее понимают. И если прежнему, физически вымиравшему руководству было просто на все наплевать, то сейчас можно и необходимо, не отказываясь от принципиальной позиции, терпеливо искать и общие точки с властями. Среди действий Горбачева глубокого уважения заслуживает честное и открытое признание угрозы гибели нации от алкоголизма. Деятельности я не прекратил, остался членом НТС. Присматриваюсь, разбираюсь в обстановке. Продолжаю все дела, которые делал и раньше. Но формы должны меняться. Беседы с рабочими привели к некоторым четким выводам. Куцее облегчение в некоторых областях жизни, данное «сверху», по-прежнему давится на местах.

Девиз функционеров: «Все — как раньше!» Их коммунизм уже давно построен. И если раньше рабочие могли только рассчитывать на передачу материалов на Запад, то сегодня я агитирую за слом среднего бюрократического аппарата, бороться с которым призывает и ЦК. Вот вам и точка соприкосновения с газетными лозунгами — на благо народа.

Даю интервью, делаю открытые обращения, передаю правозащитную информацию на Запад. В перерывах успел закончить несколько математических статей, подготовил брошюру для издания в США.

Пока к нам велик еще интерес на Западе. Пользоваться им нужно, не для саморекламы, а в интересах страны и мира. Потом он спадет, начнется «черная» ежедневная работа. К ней я готовлюсь сейчас.