Гражданин Галактики (Сборник - журнальные иллюстрации)

Иногда в общественных местах вроде гостиниц такие устройства не делают всего, на что рассчитаны: звуковые волны подавляются ими не полностью. Но «Эйзенхауэр» был отелем люкс, и оборудование работало отлично. Я не мог разобрать ни слова, но зато прекрасно видел их мимику. Лицо Бродбента было повернуто в мою сторону, а Дюбуа можно было мельком наблюдать в настенном зеркале. Только начав исполнять свой знаменитый психологический номер, я окончательно понял, зачем отец лупил меня по заду до тех пор, пока не обучил безмолвному языку губ. Этот номер всегда шел в ярко освещенном зале, и, используя специальные очки, можно было незаметно… в общем, неважно. Главное, я действительно мог читать по губам.

— Дак, проклятый идиот, — говорил Дюбуа, — неужели ты хочешь, чтобы мы оба кончили рудниками на Титане? Это самонадеянное ничтожество сразу же наложит в штаны…

От возмущения я почти пропустил ответ Бродбента. Ничего себе самонадеянное? Я очень скромный человек, когда дело не касается беспристрастно высокой оценки моего артистического гения.

Бродбент:

— …Неважно, если пьеса играется вкривь и вкось, когда это единственная пьеса в городе. Джон, никто другой нам не годится.

Дюбуа:

— Отлично, пусть доктор Скортия возьмется за него и внушит ему что надо. Но не открывай ему ничего, даже если он потребует этого. Во всяком случае, пока мы все еще сидим на Земле.

Бродбент:

— Брось, Скортия сам сказал, что мы не должны зависеть от гипноза или наркотиков. Нам нужно его сотрудничество, осознанное разумное сотрудничество.

— Какой тут разум? — фыркнул Дюбуа. — Ты посмотри на него. Это же петух, с важным видом вышагивающий по двору. Конечно, у него подходящие габариты и внешность, и голова, кажется, похожа на голову шефа, но за этим же ничего нет. Он заработает нервный срыв, все прошляпит и все выдаст. Этот жалкий актеришка не сможет сыграть такую роль.

Если бы бессмертного Карузо обвинили в том, что он взял не ту ноту, и то он не был бы оскорблен больше. Но я показал себя достойным высокого звания артиста — занялся полированием ногтей и игнорировал слова Дюбуа, просто отметив про себя, что мог бы, между делом, заставить его и засмеяться, и заплакать на протяжении двадцати секунд.

Я выждал еще немного, затем поднялся и приблизился к заглушенному углу. Оба сразу же заткнулись, когда увидели, что я собираюсь туда войти.

— Не беспокойтесь, джентльмены, я изменил свое решение.

Дюбуа, кажется, почувствовал облегчение.

— Ага, вы отказываетесь от этой работы.

— Отнюдь, я хотел сказать, что принимаю предложение. Вы можете ничего не объяснять. Дружище Бродбент уверяет, что эта работа не ранит мою совесть, — и я верю ему. Он убедил меня, что ему нужен актер. А дела продюсера меня не касаются. Я принимаю предложение.

Дюбуа, похоже, разозлился, но промолчал. Я ждал, что Бродбент обрадуется, а он вместо этого встревожился.

— Ладно, давайте входить в курс дела. Лоренцо, я не знаю точно, на какой срок вы нам понадобитесь, но, уверен, не больше чем на несколько дней. Вы будете играть в течение часа или около того, один раз или дважды за все это время.

— Это не имеет значения, если у меня будет возможность выучить роль. И все-таки, сколько дней приблизительно я буду занят? Нужно уведомить моего агента.

— О нет! Не делайте этого.

— Ладно. Но все же как долго? С неделю?

— Меньше — или мы погибнем.

— Что?

— Нет, ничего. Сто империалов в день вас устроит?

Я заколебался, вспомнив, как легко он согласился на мой минимум, и решил, что настало время быть любезным:

— Давайте не будем говорить сейчас об этом. Несомненно, вы выплатите гонорар, достойный моей работы.

— Отлично, отлично, — Бродбент нетерпеливо повернулся. — Джок, позвони ребятам. Затем позвони Ленгстону и скажи, что мы начинаем план Марди Гра[3]

. Сверь с ним часы. Лоренцо… — Бродбент сделал мне знак пройти за ним в ванную комнату. Там он открыл небольшой ларец и спросил;

— Можете вы сделать что-нибудь с этим хламом?

«Этот хлам» представлял из себя дешевый любительский гримерный набор, из тех, что по бешеной цене без счета продаются свихнувшимся на театре юнцам. Я уставился на него с легким омерзением.

— Вы ждете, сэр, что я начну перевоплощение сейчас? Не имея возможности изучить образ? Я правильно понял?

— А? Нет, нет! Я просто хочу, чтобы вы на всякий случай изменили свою внешность. Вдруг кто-нибудь узнает вас, когда мы выйдем отсюда. Это возможно, не так ли?

Я твердо заявил, что быть узнаваемым на публике — бремя, которое вынуждены нести все знаменитости, хотя и не стал добавлять, что, несомненно, несчетное количество людей узнает великого Лоренцо в любом общественном месте.

— О’кей. Измените лицо так, чтобы оно перестало быть вашим! — перебил Бродбент резко.

Я вздохнул и оглядел детские игрушки, которые он мне протягивал. Несомненно, это были рабочие инструменты моей профессии — жирные краски, пригодные для клоуна, затхло пахнущая камедь, парик, волосы которого, казалось, были оборваны с ковра гостиной тетушки Мэгги.