Григорий Распутин. Могилы моей не ищите

Конечно, узнал Степан Федосеевич эту собаку, которую он приютил в своей караульной будке. И вот теперь, слушая рассказ господина Бужинского о том, как она ночью бросалась на гостей Феликса Феликсовича, недоумевал, как такая ласковая и тихая, ни породы, ни имени дворняга могла в бешенстве кидаться на людей, норовя их искусать. Странно, конечно, хотя, с другой стороны, кто знает, что там у них, у собак на уме, тут и вообразить себе невозможно.

Вот, например, когда он в первый раз приехал в Петербург, подвергся на Лиговском проспекте нападению бродячих собак. Насилу спасся от них тогда.

А произошло это так. Перешел Лиговку у Николаевского вокзала и двинулся в сторону Кузнечного переулка, где рядом с рынком, по слухам, находился ночлежный дом для неимущих и приезжих. Сначала и не заметил, как за ним увязалась хромая плешивая псина, которая так и норовила ухватить его то за пятку, то за носок сапога. Продолжалось это довольно долго, и в конце концов Степан Федосеевич не выдержал и приложил свою обидчицу тем же сапогом столь изрядно, что она отлетела в сторону и заскулила. Ровно в ту же минуту из подворотни на тротуар выскочила стая бездомных, озверевших от голода и безделья собак и с лаем бросилась на него.

Он побежал, а что ему еще оставалось делать, с каждым шагом чувствуя приближение огромного тощего пса, свирепо хрипевшего, клацавшего зубами, совершавшего огромные прыжки, вонючего и заросшего колтунами.

– Ходи, ходи! – вдруг заголосил неизвестно откуда взявшийся на пути Власюка татарин, что распахнул перед ним металлическую калитку во двор и принялся размахивать руками, видимо, пугая тем самым собак. – Ходи, ходи сюда!

Степан Федосеевич буквально ввалился в кованый, густо прокрашенный черной масляной краской створ, и калитка тут же захлопнулась за его спиной. Упал и еще долго лежал на асфальте, слушая рев и лай своих преследователей, который, будучи отрезанным от своей жертвы, разливался теперь ровно и монотонно, как гул работающих в паровозном депо механизмов, и уже не представлял собой никакой опасности. Был лишь отголоском того предполагаемого кошмара, который могло рисовать взбудораженное воображение.

– Вставай, пойдем чай пить! – татарин сидел на низкой деревянной скамейке перед входом в дворницкую и курил трубку. – У нас тут на прошлой неделе они на городового напали, так он по ним палить начал, одну пристрелил.

После посещения двора дома Юсупова Степан Федосеевич направился в 3-й участок Казанской части, к которому был приписан, где доложил о происшествии, аттестовав его как обычный бытовой эпизод без признаков уголовного преступления. Затем вернулся на свой пост в Максимилиановский переулок.

И это уже вечером, когда пришел к себе в барак на Сенную, сел, не раздеваясь, к столу и допил припасенный штофик, понял, что там, во дворе на Мойке, никаких гостей Феликса Феликсовича, конечно, не было, и собака, скорее всего, обнаружила нечто такое, что ее испугало до полусмерти, потому и подняла она шум, потому и была застрелена.

Указ Николая II священнику Слободо-Покровской церкви, Тюменского уезда, Феодору Кунгурову. Второе дело о «хлыстовстве» Распутина.

1912

Степан Федосеевич положил перед собой руки на стол, затем опустил на них голову, закрыл глаза и вдруг отчетливо осознал, что собака обнаружила труп Распутина, ведь слухи об исчезновении Григория Ефимовича уже поползли по городу. Конечно, его! Стал мотать головой от этой догадки, прогоняя от себя столь внезапно четкую, даже острую мысль, но она не уходила, а лишь обрастала подробностями. Голова при этом тяжелела с каждой минутой, и ее уже было невозможно оторвать от стола. Мерлушковая шапка при этом совсем съезжала на глаза, и делалось совсем темно.

Итак, Степан Федосеевич засыпает.

Ему снится сон, будто бы некий коренастого сложения лысый господин в пенсне, которое он постоянно нервически поправляет, трогает, снимает и вновь надевает, допрашивает его, причем делает это с изрядной долей нервозности и пристрастия.

– Вот ответь мне – ты православный человек?

– Так точно, – отвечает Власюк и зачем-то берет под козырек.

Листовка со статьей М.В. Родзянко «О Распутине. Кто открыл глаза народу».

Киев. 1917

– А русский ты человек?

– Так точно, русский.

– Любишь ли ты государя и родину?

– Люблю!

– А как любишь?

– Сильно люблю.

– Правильно, надо больше всего любить царя и родину! Понял?

– Так точно.

– А меня ты знаешь?

– Никак нет.

– Про Пуришкевича слышал когда-нибудь?

– Слышал.

– Вот я сам и есть Пуришкевич.

– Так точно.

– Да не «так точно», болван, а просто я и есть Пуришкевич. Понял?

– Да.

– А про Распутина слышал что-либо?

– Слышал.

– Что слышал?

– Разное слышал.

– Так вот знай, он погиб, и если ты вправду любишь царя и родину, то ты должен молчать и никому ничего не говорить об этом. Понял?

– Так точно.

– Повтори!

– Если я люблю царя и отечество, то должен молчать и никому ничего не говорить.