Группа поддержки для выживших девушек

– Дай бог тебе здоровья, ты слишком наширялась, чтобы что-либо помнить, – говорит Мэрилин, потом обращается ко мне: – Что касается тебя и Джулии. Понимаешь, о том, что случилось, я знаю только от тебя. Насколько я тебя знаю, ты могла случайно выстрелить в нее. У тебя есть такая манера – размахивать своим пистолетом, и у тебя всегда была склонность к мелодраме.

– Мы должны первым делом проверить, как там дела у Мишель, – говорю я, пытаясь выиграть время, впрочем, так мы и должны поступить. – Ты знаешь, что я права. Это наш долг перед Дани – мы должны убедиться, что она в безопасности.

Я это говорю от души. Правда. Но, кроме того, если мне удастся убедить Мэрилин отвезти нас в хоспис на одном из ее огромных бронированных внедорожников, то я смогу незаметно ускользнуть. Так я получу шанс выбраться из Лос-Анджелеса незамеченной, прежде чем за мной приедут копы и увезут, чтобы задавать вопросы по поводу той бомбической новой информации Гарретта П. Кэннона.

Мэрилин смотрит на Лос-Анджелес. Парни в тренировочных костюмах валяют дурака, делают вид, что пытаются скинуть друг друга в бассейн, Мэрилин чувствует себя здесь в безопасности. Деньги Джерри позволили ей построить сказочную страну, где она может наслаждаться роскошью и делать вид, что мои проблемы – не ее проблемы. Но она не прожила бы столько, если бы не умела иногда отличать сказку от реальности.

– Я съезжу проведать Мишель, – говорит она наконец. – Я в долгу перед Дани. Вы обе можете поехать со мной, если хотите. Но там мы расходимся. У нас нет ничего общего, Линнетт. Мы не можем всю жизнь цепляться за прошлое.

– Как мы выедем отсюда, если тут у тебя вдоль подъездной дорожки всюду папарацци? – спрашиваю я. – Мы не имеем права привести кого-нибудь к Мишель.

Мэрилин улыбается.

– Неужели ты и в самом деле думаешь, что из моего дома есть только один выезд?

* «Гномовозвращение» копия на кассете VHS, 1989

Гппд X

Из хосписа никто не возвращается домой, и к тому же в хосписе Святой Клары атмосфера похоронной конторы. Тут нет солнечного света, нет часов, нет прямого освещения, нет звуков, кроме печального шепота. Здесь только два цвета – бежевый или серый. Во всех комнатах висят кресты, в каждом коридоре выцветшие картины отельного качества с изображением лугов, повсюду медицинские сестры, молча спешащие куда-то в своих беззвучных туфлях. Ко всем вертикальным поверхностям прикреплены брошюрки, посвященные вопросу о том, как справляться со скорбью.

– Крайне мрачная обстановка, – говорит Мэрилин, когда мы выходим из лифта.

– Я хочу посмотреть телевизор, – говорит, как подросток, Хизер и, сутулясь, отправляется на поиски комнаты отдыха.

Мы отпускаем ее и идем по бесцветному коридору с множеством открытых дверей, ищем номер палаты Мишель. За каждой дверью своя маленькая драма. Члены семьи поднимают на меня взгляды, отрываясь от бдения у смертного одра, сестры проходят мимо нас, спеша от одного умирающего к другому, из палат доносится сдавленное дыхание.

Мне здесь не нравится. Я не вижу выходов, я не знаю, что может появиться из-за угла, а мы уходим все глубже и глубже. Я жалею, что мне в голову пришла эта мысль.

Наконец мы добираемся до палаты 1211. Я предполагала, что у дверей будет сидеть полицейский. Или что к дверям будет приклеено сообщение о том, что Мишель грозит опасность из-за Дани, но ее дверь даже не заперта. Мы распахиваем ее и входим внутрь.

Посреди кровати лежат кожа да кости, закутанные в одеяло. Никаких капельниц, никаких катетеров, никаких регистраторов или аппаратов. Этот этап для Мишель уже позади. Даже Мэрилин немного падает духом. Здесь Мишель и умрет.

– Вы считаете, это беспокоит ее? – шепотом спрашивает медсестра.

Мы с Мэрилин вздрагиваем. Мы даже не заметили, что она вошла следом. Она многозначительным взглядом смотрит на крест на стене в изножье кровати Мишель.

– Я уверена, что она не возражает, – шепчет Мэрилин, а потом сестра исчезает, оставляя нас с любовью всей жизни Дани. Мы подходим к кровати.

– …Дани? – шепчет Мишель.

Ее кожа пожелтела, губы потрескались, в глазах горит огонь, резко контрастирующий с вялостью кожи. Мэрилин кладет руку на лоб Мишель, убирает с него прядь ее седых волос.

– Дани хочет приехать к тебе, – говорит ей Мэрилин. – Я знаю, она бы все отдала, чтобы быть здесь в эту минуту.

Губы Мишель пытаются сложиться в слова.

– Линнетт, – говорит Мэрилин. – Сходи к медсестре, попроси у нее маленькую губку и стаканчик воды. Мишель, дорогая, ты не хочешь пососать немного ледяной крошки?

Мишель кивает.

– И ледяную крошку принеси, – говорит мне Мэрилин.

Я выхожу в коридор, не понимая, где мне взять все это. Я направляюсь к сестринскому посту, и сестры тут же реагируют на мою просьбу, словно сидели тут и ждали меня. Мне становится душно. Окон тут нет, но дверей – в избытке. В палате Мишель нет пожарного выхода. Я не знаю, куда мне бежать в случае опасности.

Когда я возвращаюсь в палату с переполненным стаканчиком ледяной крошки, с желтой губкой в шуршащей пластиковой упаковке и бутылкой дешевой воды, из палаты выходит сестра с крестом в руках.