Группа поддержки для выживших девушек

Фотографии, которые он достает, мало меня беспокоят. Я видела все это, когда оно происходило в реальности. Но то, как он надувается индюком и прихорашивается, а в следующую секунду вся столешница усыпана глянцевыми фотографиями моей убитой родни, вызывает у меня ощущение, что к моей груди прижали раскаленный стержень. И теперь я понимаю, что никакой мой адвокат не придет.

– Да, они и на меня всегда так же действуют, – говорит он, разглаживая усы кончиками пальцев и разглядывая меня из-под полей своей шляпы. Он достает фотографию тела моего отца и кладет ее сверху. – Я этого парня чертовски уважал.

Он наклоняется над столом, поля его шляпы касаются моего лба. Говорит он медленно и тихим голосом.

– Как долго продолжались твои плотские отношения с Рикки Уолкером? – спрашивает он.

Эти слова лишены какого-либо смысла.

– Ты же знаешь, что ничего этого не было, – раздается мой шепот.

– Билли говорит иное. – Он улыбается. – Этот парень обрел Иисуса и не может говорить ложь.

– Мой отец говорил, что ты не мог даже транспорт регулировать во время игры «Бульдогов», если тебя кто-то не держал за руку, – говорю я, заставляя себя смотреть ему в глаза. – Чья это была идея?

Он одаривает меня натянутой улыбкой, мимолетно сверкнувшей зубами.

– Значит, ты говоришь, что не трахалась с Рикки Уолкером в течение шести месяцев перед убийствами? Ты утверждаешь, что не упросила его убить твоих родителей? Ты утверждаешь, что не говорила ему о своей ненависти к отцу? Ты не убеждала этого беднягу-психа убить твою родню? В этом-то и состоит проблема психов, Линни, ты их можешь убедить в чем угодно, но вот заставить их убивать того, кто тебе мешает, у тебя не получится. Они непременно выходят из-под контроля и действуют по своему усмотрению.

Мне вдруг становится ясно, что еще лежит в его папочке, и теперь я больше не могу цепляться за реальный мир, я бреду в это королевство кривых зеркал, на эту кухню, где стряпают ужасы, где все остальные уже ждут меня.

– Это неправда, – говорю я, но мой голос звучит слабо.

– Никто не любит ребят, которые убивают копов, Линнетт. – Он улыбается. – А в особенности копы.

– Я не… – начинаю я.

– Да, конечно же, ты «не», – говорит он, обрывая меня на полуслове. Он пытается завести меня. И ему это удается. – Ты всего лишь пособница. И это основано не только на показаниях Билли. Потому что не имеет никакого значения, сколько Иисуса в сердце приговоренного массового убийцы, большинству судей вообще на такие показания насрать.

Я вижу их всех: маму, папу, Джиллиан, Томми. Я закрываю глаза.

– Как тебе пришло в голову, что это сработает? – спрашивает он. – Неужели Рикки собирался убить для тебя твоего бойфренда и твоих родителей?

Я помню, как Томми пытался меня защитить, Томми не успокаивался, Томми раз за разом пытался дать отпор, какие бы удары ни наносил ему Рикки.

Я слышу, как открывается папочка. Слышу шуршание пластикового пакета для улик. Он читает фальцетом, от которого у меня тошнота подступает к горлу.

– Дорогой Рикки, не пиши обратного адреса на своем письме. Мой отец – шеф полиции, и если он узнает, что ты мне пишешь…

И вот тут я тянусь к нему над столом.

Они ждали меня за дверью. Менз Веархаус возглавляет толпу, они врываются в комнату, ударяют меня о стол, отчего мои ребра чуть не вскрикивают от боли. На меня надевают наручники и тащат из комнаты.

Они времени даром не теряли. Вся стена камеры, в которую они заталкивают меня, сделана из органического стекла. По другую сторону стекла для меня устроили маленькую инсталляцию: искусственная елочка с рождественскими огоньками и всеми такими делами.

Женщина-полицейский стучит по стеклу. На ней шапочка Санта-Клауса и окладистая белая борода.

Я начинаю кричать, а она просто стоит по другую сторону стекла со всеми другими копами и смеется, смеется, смеется.

* * *

Камера, в которой я должна умереть, меньше палаты Мишель в хосписе. Она ярко освещена, и они смотрят на меня сквозь искусственное стекло – не попытаюсь ли я наложить на себя руки, прежде чем они организуют мое убийство чин по чину. Искусственное стекло бронировано. Я это знаю, потому что я уже пыталась его разбить. Стены из розовых шлакоблоков, пол – бетонный. Из стены торчит плита, на которую можно лечь. За плитой, с другой стороны от стекла, тумба из нержавеющей стали с раковиной наверху, и в полу стальная чаша с дыркой. Если я присяду на корточки над чашей и сложусь пополам, чтобы грудь соприкасалась с коленями, то у меня появится малая толика приватности. Мне дают рулон туалетной бумаги, но шнурки у меня забирают.

Я больше не ненавижу Хизер за вызов Гарретта, потому что всю свою ненависть коплю для себя. Если бы все эти копы не наблюдали за моей камерой, то я бы уже покончила с собой. Шнурков у меня нет, но я человек изобретательный. Я бы откусила себе язык и задохнулась в собственной крови, если бы не знала, что они бросятся сюда и не дадут мне истечь кровью.