Губерман Игорь

Чума, холера, оспа, тиф,повальный голод, мор детей…Какой невинный был мотиву прежних массовых смертей.

А жизнь продолжает вершитьпоединоксо смертью во всех ее видах,и мавры по-прежнему душат блондинок,свихнувшись на ложных обидах.

Едва в искусстве спесь и чванствомелькнут, как в супе тонкий волос,над ним и время и пространствосмеются тотчас в полный голос.

Суд земной и суд небесный —вдруг окажутся похожи?Как боюсь, когда воскресну,я увидеть те же рожи!

Клянусь едой, ни в малом словеобиды я не пророню,давным-давно я сам готовилсебе тюремное меню.

Лишен я любимых и дел, и игрушек,и сведены чувства почти что к нулю,и мысли — единственный видпотаскушек,с которыми я свое ложе делю.

Когда лысые станут седыми,выйдут мыши на кошачью травлю,в застоявшемся камерном дымея мораль и здоровье поправлю.

Весной врастают в почву палки,шалеют кошки и коты,весной быки жуют фиалки,а пары ищут темноты.Весной тупеют лбы ученые,и запах в городе лесной,

и только в тюрьмах заключенныеслабеют нервами весной.

Читая позабытого поэтаи думая, что в жизни было с ним,я вижу иногда слова привета,мне лично адресованные им.

В туманной тьме горят созвездия,мерцая зыбко и недружно;приятно знать, что есть возмездиеи что душе оно не нужно.

За женщиной мы гонимся упорно,азартом распаляя обожание,но быстро стынут радостиот формыи грустно проступает содержание.

Занятия, что прерваны тюрьмой,скатились бы к бесплодным разговорам,

но женщины, не познанные мной,стоят передо мной живым укором.

Язык вранья упруг и гибоки в мыслях строго безупречен,а в речи правды — тьма ошибоки слог нестройностью увечен.

Тюремный срок не длится вечность,еще обнимем жен и мы,и только жаль мою беспечность,она не вынесла тюрьмы.

Среди тюремного растленияживу, слегка опавши в теле,и сочиняю впечатления.которых нет на самом деле.

Доставшись от ветхого прадеда,во мне совместились исконнобрезгливость к тому, что неправедно,с азартом к обману закона.

Не с того ль я угрюм и печален,что за год, различимый насквозь,ни в одной из известных мне спаленмне себя наблюдать не пришлось?

Тюрьма, конечно, — дно и пропасть,но даже здесь, в земном аду,страх — неизменно верный компас,ведущий в худшую беду.

Моя игра пошла всерьез —к лицу лицом ломлюсь о стену,и чья возьмет — пустой вопрос,возьмет моя, но жалко цену.

Мы предателей наших никакне забудеми счета им предъявим за нашу судьбу,но не дай мне Господь недоверияк людям,этой страшной болезни, присущей рабу.