Homo cinematographicus, modus visualis

В то же время, сама природа барона оказывается для режиссера чрезвычайно «своей». Ведь персонаж «позаимствован» из реальности, после чего события его судьбы, которые теперь едва угадываются в сюжете, были обогащены многими типичными сказочными поворотами и фольклорными элементами. Герой подобного синтетического генезиса становится чрезвычайно характерным для кинематографа Гиллиама. Исходя из похожего принципа, в число его персонажей позже попадут Дон Кихот, братья Гримм и многие другие.

После Мюнхгаузена сам Терри намеревался снимать картину по известным комиксам о «Фунгусе-привидении». Однако к нему поступали и предложения от сторонних продюсеров. В первую очередь, приглашали работать над экранизацией книги Раймонда Бриггса «Снеговик», а также над фильмом «Хранители», в основу которого легла бы культовая серия комиксов Алана Мура. У этого проекта были все шансы положить начало очередной франшизе, но ничего подобного не произошло, а одноименный блокбастер увидел свет только в 2009 году. Звали Гиллиама снимать и «Семейку Адамс», но он отказывался от всех поступавших сценариев до тех пор, кока к нему на стол не легла папка с надписью «Король-рыбак».

Андрей Тарковский многократно повторял[113], что он не понимает, как можно ставить картины не по своим сценариям. Гиллиам же не делал крупных фильмов по собственным сценариям, написанным в одиночку, никогда. Как правило, его фамилия значилась в составе группы от двух до шести человек, разрабатывавших историю, но часто даже это включение носило сугубо формальный характер, поскольку, в любом случае, постановщик оказывает влияние на сюжет, по крайней мере, в деталях. Однако именно в девяностые годы он начал снимать совершенно «чужие» сценарии, обживать миры фантазии других людей, делая их «своими».

«Король-рыбак». Субжанр рыцарского кино

Сценарий, написанный Ричардом Ла-Гравенезе, хоть и не принадлежал перу самого Терри, безусловно, оказался для него «своим», поскольку описывал «рыцарский фильм». Если в литературе принято выделять субжанр «рыцарских романов», то нечто похожее можно сделать и для кино. Определенно, в таком случае Гиллиам займет место кинематографического Сервантеса, а то и некого англо-норманского клирика – прародителя жанра.

Как заметил[114]

филолог-медиевист Поль Зюмтор: «Роман воплощает мечту о счастье, ощущение силы, волю к победе над злом. Именно в этом, вне всякого сомнения, состояла его первичная социальная функция: она на многие века пережила условия, которые вызвали ее к жизни». Также рыцарским романам свойственно очень вольное отношение к национальной истории, привнесение сказочности в повседневность, эстетика долга и платонической чувственности, наличие одного или нескольких спутников у главного героя, скитальчество, порой, принципиальная недостижимость цели или невозможности прекращения пути, а также многое другое.

В истории словесности куртуазный рыцарский роман пришел на смену героическому эпосу. В отличие от последнего, который обычно корреспондируется с мифом, роман соотносится со сказкой. И действительно, в кинематографии Гиллиама не так много мифических мотивов, хотя она полнится сказочными и фольклорными. Это обстоятельство – одна из причин, делающих картины Терри актуальными в эпоху утраты общего мифа. Реальность сказки привлекательна всегда, и особенно в сложные времена, периоды исторических катаклизмов, когда так соблазнительны эскапизм и солипсизм.

В противовес героическому эпосу, рыцарский роман не требует ни веры в истинность происходящего, ни даже проекции событий на действительность. И то и другое скорее вредит перцепции произведения. Это окончательно убеждает в том, что выделение «рыцарского кино» в отдельный субжанр, быть может, даже более осмысленно, чем в случае литературы. Соотнесение фильмов с реальностью, их техническое, сюжетное и исполнительское правдоподобие – один из краеугольных вопросов кино[115]

, от которого рыцарские картины будто бы абстрагируются, используя в качестве действующих лиц «чужих», готовых, как правило, «литературных» героев вместе с контекстом. Словесностью они были отринуты в ходе кризиса и фактической гибели субжанра много веков назад. Быть может, писателями с тех пор эти персонажи мало востребованы, но читателями никто не забыт, а потому они так органично и живо воспринимаются на экране.

Заканчивая обсуждение отличий эпоса от рыцарского романа, отметим, что герои последних руководствуются личными мотивами. Это также делает их поведение более понятным по сравнению с назидательными неопределенно-персонифицированными функторами эпического мира[116]. Кроме того, в рыцарских романах часто присутствует такая архаичная черта, как непосредственный голос автора в качестве инстанции порядка и оценки[117], что, впрочем, в кино проникает редко.