Homo ludens

Чего же он кочет?

Советская девушка Лера Васильева вышла замуж за итальянца Спаду, тезку Муссолини. Вначале ее муж назвался просто Беном, и она поехала с ним в Италию к Бениной матери. Все там было не как в Москве. В магазинах были товары. Это было пугающе непривычно. «Что-то тут не так», – насторожилась Лера.

Антонин Свешников писал картины стилем рюс.

– Мистер Свешников, – спросил его один иностранец, – вас устраивает метод соцреализма?

– Нет! – ответил Свешников, густо окая.

У рабочего человека Феликса Самарина не было конфликтов отцов и детей с отцом.

– Давай, отец, потолкуем, – сказал сын.

– Изволь, – согласился отец, – но только если о заветном. Размениваться на пустячки не намерен. Что тебя заботит, сынок?

– Две заботы сердце гложут, – чистосердечно признался Феликс, – германский реваншизм и американский империализм. Тут, отец, что-то делать надо. И еще одна закавыка. Давно хотел спросить. Скажи, пожалуйста, был тридцать седьмой год или же после тридцать шестого сразу начался тридцать восьмой?

– Тридцать седьмой! Это надо же! – уклончиво воскликнул отец. Его взгляд стал холодней, а глаза потеплели.

– Уравнение с тремя неизвестными, – сказал он молча, – икс, игрек, зэк.

Оборудованный по последнему стону запкаптехники шпион-фургон был рассчитан на демонтаж советской идеологии, психологии и физиологии. В нем ехали: германский немец штурмбанфюрер Клауберг, хитро сменивший свою фамилию на Клауберга же, итальянский русский Карадонна-Сабуров, Юджин Росс и – многоразнопестроликонациональная мисс Порция Браун.

Росс – это бокс, Браун – это секс. Она была крупнейшей представительницей модного сейчас на Западе сексистенциализма. Ее постель имела рекордную пропускную способность. В сущности, это была не постель, а арена яростной борьбы двух миров. Мисс Порция Браун не просто отдавалась – она наводила мосты.

Наш выдающийся (в правую сторону) писатель Василий Булатов приехал в ихнюю Италию. Булатов был даже не инженер, а офицер человеческих душ. Ему было мало их изваевывать – он хотел их завоевывать.

– Зовите меня просто Сева, – удивительно просто и демократично сказал Василий Петрович Булатов Лере Васильевой. «Он похож на горного кочета, расправляющего свои орлиные крылья, – подумалось Лере Васильевой, и что-то где-то в ней радостно екнуло. – А как просто держится: вот уж ни за что не скажешь, что талантливый».

Порция Браун приступила к работе.

– Можно я буду вас звать просто Фелей? – тихо спросила она, прижимаясь к Феликсу Самарину бедром со вделанным микрофончиком.

– Я назван Феликсом в честь железного Феликса, – наотмашь отрубил Феликс.

Порция прикусила свой лживый язычок; в ее бедре что-то щелкнуло.

– Опять короткое замыкание, – грубо выматерилась мисс на одном из иностранных языков. Ей, космополитке, было все равно на каком.

Василий Булатов был человек слова. И дела. Его девизом было «Слово и дело». Он помог Лере Васильевой вернуться домой из итальянской глуши. Взволнованная, она ходила по московским улицам.

– Ну и что с того, что в магазинах нет товаров, – спорила она с Бенито, – но ведь нету наших советских товаров, а не их показной трухи.

Стоило Василию Булатову столкнуться с людьми с законченным высшим образованием – его жизнь становилась невыносимой: сразу же насмешки, желание сказать ему побольней, покомпрометационней. Если бы не встречи с не искушенным в литературе читателем – совсем бы пропал.

Людей он называл ласково-уменьшительно: винтики. Себе отводил роль отвертки. Вернее – завертки.

Булатов не терпел Булатов – тех, что бренчат о последних троллейбусах.

– Ну почему последний? – искренно недоумевал он под одобрительный гул и сочувственный хохот рабочего класса. – Что у нас, троллейбусов мало, что ли?

Булатов неудержимо рвался в будущее. Его любимым выражением было: осади вперед!

Антонину Свешникову стало душно в стиле рюс, и он, порвав со своим рюсским прошлым, написал широкоформатное полотно – рабоче-крестьянская мать. Счастливая, она родила двойню: рабочего и крестьянина.

– Как вы назовете вашу картину? – ехидно спросил его один иностранец.

– Гегемона Лиза! – с ходу рубанул Свешников.

А между тем мисс Порция Браун, как все враги, не дремала. На этот раз она собрала в комнате Ии советских парней и девушек и с маху бросилась в диверсию. Испытанное средство: индивидуальный половой террор. Напоив гостей антисоветским джином, мисс начала раздеваться под ритмично и мелодично растлевающую молодые и неопытные души музыку.

– Разрешите стриптиз считать открытым, господа! – весело закричала мисс, привычно расстегивая пуговицы на блузке из поддельной искусственной ткани.

– Товарищи! – раздался голос Ии. – За что боролись? Наша правда выше голых фактов.

Порция неотвратимо расстегивала блузку.

– Товарищи! Братья и сестры, к вам обращаюсь я, друзья мои! – набатно гремел голос Ии. – Вспомним взятие Зимнего, раскулачивание кулака, обеднячивание бедняка, пять в четыре, мир во всем мире…

Но мисс Порция Браун уже выходила за пределы своей юбки. Еще минута, и наши парни и девушки увидят то, чего…

«Скорей! К своим! Этого не должен увидеть каждый!» – задыхалась Ия.

…Узнав, в чем дело, Феликс посерел, осунулся и возмужал. Когда он, только что вышедшая за него замуж Лера Васильева и Ия ворвались в стриптизную, раздевалась девица с лошадиным лицом, не понимая, что она троянский конь мировой реакции. Ее белье лежало на полу, как белый флаг политической капитуляции.

Да, Порция Браун честно отрабатывала свой хлеб, свою порцию, или, по-нашему, пайку.

– Караул устал ждать, – произнес Феликс сурово, но грозно.

Заливаясь слезами, мисс стала одеваться.

Такого поражения многие годы не знал Пентагон.

– Прости, отец, опять я к тебе, – сказал Феликс, входя. – Так как же все-таки: был тридцать седьмой год или нет? Не знаю, кому и верить.

– Не был, – ответил отец отечески ласково, – не был, сынок. Но будет…