Homo ludens

Здесь нужно сделать уточнение. Несомненно, что В. В. Ермилов был приспособленцем. Как стрелок, он всегда старался попасть в яблочко. И попадал. Но нередко промахивался. В чем тут дело? Метился, выжидал, старательно спускал крючок, но вдруг – не туда!

Своеобразие и, если хотите, даже какое-то неожиданное, парадоксальное обаяние Владимира Владимировича состояли в том, что он был не безотказным приспособленцем. Его прежде всего тянуло туда, куда скажут, прикажут, дадут понять и т. п. И в то же время всякий раз его как-то поводило, позывало, подмывало стрельнуть, пальнуть, громыхнуть, запузырить куда-то не туда, куда просто даже и не надо, не разрешено, не положено. Редкое соединение боязливости с самой лихой смелостью и безрассудством. Читатель, не живший в 40–50-е годы, и представить себе не может, сколько надо было решимости, чтобы вдруг напасть на Софронова, на Грибачева, на ровном месте рассориться со всемогущим Фадеевым – о чем речь впереди.

Итак, Ермилов формирует свою команду для «Литературной газеты», все согласовывает с Фадеевым, тогда – верховным главлит-командующим, и договаривается, чтобы меня, вчерашнего аспиранта, имеющего едва ли не одну печатную работу – безымянную передовицу о Чехове, назначить заведующим отделом критики и библиографии. Этот отдел был сформирован так: зав – я, замзав – Ася Берзер. Завом сделали меня, а не Асю исключительно по одной причине – я в ту пору находился в рядах КПСС. Ася сроду в эти игры не играла. И ей, беспартийной, находиться на номенклатурной должности было «невместно».

Скажу два слова о составе редакции. Ермилов – сам человек далеко не лишенный разного рода способностей и дарований – ценил талантливых людей. Люди, которых он брал на работу, – Ефим Дорош, Александр Марьямов, Владимир Ривин-Михайлов, Александр Литвак, Анатолий Аграновский, Павел Подляшук, Алина Петрашик, Владимир Огнев, Исаак Бланк – были очень разные, но они сочетали самобытность натуры с редакторским опытом. В общем, хотите верьте, хотите нет, газета была конъюнктурная, – иначе ее и держать бы не стали, – а сотрудники хоть куда. Как говорил Андроников, будь здоров и не кашляй!

Кстати, редакторское умение, талант, одаренность Аси Берзер Ермилов ценил необычайно высоко.

Как начнется, бывало, летучка, Владимир Владимирович сказанет что-нибудь вроде: «Алкоголики мои, цветики степные, что глядите на меня, сизо-голубые?», тут встанет А. Литвак, загнет что-нибудь неожиданное, парадоксально-хваткое, а здесь и Ефим Дорош, вдумчивый, молчаливый, обронит нечто сугубо, как сейчас любят говорить, взвешенное и – пошло-поехало. Замы кричат Ермилову, что разговор пора сворачивать, «надо номер выпускать», а он и сам любит поговорить и против всенародного трепа никогда не возражал. В общем, летучки только что назывались летучками, они длились часовыми прениями – и, надо сказать, были довольно плодотворными. Реплики Ермилова подбрасывали в общий костер березовые полешки, все гудело, пылало.

Войдет секретарша, скажет, что Ермилова срочно просят к телефону. Он никогда не ответит: «Меня нет», но:

Меня здесь нет, я там, далеко,За дымкой леса голубой…

Однажды секретарша явилась как-то более торжественно, чем обычно, и произнесла: «Звонит генерал Еропкин». Ермилов задумался – такого генерала он не знал, спросил других членов редколлегии, те тоже слыхом не слыхали. Он взял трубку: «Слушаю!» И вдруг, расхохотавшись, закричал: «Ах ты старый хрыч!» Оказывается, фельетонист Григорий Ефимович Рыклин, которого долго не соединяли по телефону с главным редактором, назвался для пущей важности генералом Еропкиным и – пробился.

Завершались летучки чаще всего довольно проникновенными речами старого писателя Льва Павловича Пасынкова (род. в 1886 г.). Из его мудрых стариковских присловий больше всего запомнилось: «Все мы люди разного безумия». К нашим летучкам это вполне подходило.

С Ермиловым у меня установились почти приятельские отношения, но нет-нет и пробегала между нами черная кошка. Первая размолвка случилась так. Я, давний почитатель Маяковского, хорошо помнил, как Ермилов травил поэта, не забывались строчки из последнего письма Маяковского: «Ермилову скажите, что жаль – снял лозунг, надо бы доругаться». Дело в общем давнее, но у нас в новоермиловской газете о Маяковском не вспоминали, его стихов никогда не цитировали. Ермилов бы этого не допустил, а никто и не предлагал. Мне это вдруг надоело. И вот на летучке, не дожидаясь никакого повода, я делаю такой запрос: «Почему для нашей новой литературной газеты вообще не существует Маяковского? Чем он провинился?» и т. д.

Воцарилась тишина, как бы сказать, не предвещавшая, и прозвучал туманный, издалека, но весьма определенный голос Ермилова. Он не отвечал мне прямо, не называл Маяковского. Он только сказал, ответив по порядку выступлений и дойдя до меня: