How Asia Found Herself

Однако простого наблюдения и описания было недостаточно, чтобы сделать Японию смыслом для его индийских читателей. Чтобы осмыслить увиденное, Фазли опирался на ряд базовых понятий, которые он привез с собой из дома. Это были не те религиозные концепции, которые использовал Абд аль-Халик в Бирме и с помощью которых различные культуры сопоставлялись с моральным мерилом ислама. Вместо этого Фазли использовал более современную и емкую концепцию "восточной культуры" (машрики тахзиб), которая служила аналогом его широкой категории "восточной цивилизации" (машрики тамаддун), использовавшейся целым поколением индийских и ближневосточных модернистов, которые варьировались от азиатов до светских националистов. Поколением раньше аналогичная адаптация термина "цивилизация" в японском языке с помощью неологизма bunmei помогла Окакура сделать свои собственные заявления о межазиатских связях. Как мы видели ранее, наряду с переводами английских учебников по истории, концепция цивилизации также распространилась на урду благодаря переводу книги Гюстава Ле Бона "Цивилизации Индии"; впоследствии она получила дальнейшее распространение благодаря популярным историческим романам Абд аль-Халима Шарара (1869-1926). Но в этом процессе передачи концепций было и межазиатское измерение, поскольку индийцы также впитали исламизированный язык цивилизации, или тамаддун, через свои контакты с мусульманскими интеллектуалами в Османской империи, которые также впитали его от французских мыслителей, а затем передали индийцам в исламизированной терминологии, маскирующей его европейское происхождение. По мере того как концепция, в свою очередь, расширялась до полусферической формы - западной и восточной, европейской и азиатской - термины "восточная культура" и "восточная цивилизация" служили таким, как Фазли, в качестве категорий более высокого порядка, чем ислам (или, если уж на то пошло, индуизм или буддизм). Эта более широкая рубрика "культур" и "цивилизаций" облегчала поиск соответствий и связей между тем, что в прежних концептуальных схемах конкретных религий было разделено.

Таким образом, модернисты, подобные Фазли, смогли преодолеть камень преткновения, наблюдавшийся в более ранних мусульманских рассказах о Японии из-за различий в синтоистской и буддийской религиях, которые, по крайней мере для некоторых комментаторов, имели тревожные этические последствия. Если вариации религиозной специфики можно было игнорировать, поместив их в одну концептуальную корзину восточной культуры или цивилизации, то дилемму японофилов можно было решить, отмахнувшись от деталей различий. Таким образом, Японию можно было использовать для уроков по защите и расширению прав и возможностей любой из конкретных религий, которые в совокупности составляют "восточную культуру". Это было важно: Япония была так привлекательна для нового поколения националистически настроенных интеллектуалов, таких как Фазли, именно потому, что она, казалось, давала модель того, как стать современным, не становясь западным. С середины 1920-х годов, когда Ататюрк и Реза Шах поставили Турцию и Иран на путь секуляризации и вестернизации современности, что наглядно выразилось в запрете фесок и тюрбанов в пользу европейских шляп, поиск модели прогресса, которая оставалась бы привязанной к восточным традициям, стал еще более актуальным. Это был один из главных вопросов как для азиатских консерваторов, так и для прогрессистов того периода, особенно в условиях отвращения к западной цивилизации, последовавшего за Первой мировой войной.

В чем-то Фазли можно сравнить с Тагором, ведь оба они были заинтересованы в сохранении традиционной культуры. Но, как и другие молодые люди его поколения, Фазли был в равной степени заинтересован в современности и прогрессе, к которым Тагор относился с большим скептицизмом. Это потребовало от него создания концептуального моста, который помог бы ему интерпретировать визуальные свидетельства того, что он видел в Японии и, в свою очередь, описывал и интерпретировал для своих читателей на родине. И вот в своей книге "Хакикат-и Япония" Фазли представил политические и экономические достижения Японии как неотделимые от верности страны своим культурным традициям.