How Asia Found Herself

В результате этих одновременно прогрессивных и консервативных импульсов Фазли, как и другие мусульманские поклонники Японии, придавал большое значение очевидной культурной преемственности японской жизни, даже если не всегда было легко найти этому подтверждение. Для любого посетителя Токио 1930-х годов было очевидно, что невозможно игнорировать видимые результаты столкновения Японии с Америкой и Европой за предыдущие семьдесят лет. Одной из первых вещей, поразивших Фазли в первые часы пребывания на японской земле, была высокая доля японцев в одежде, которую он прямо назвал западной (maghribi). Это было тем более поразительно по сравнению с Индией, поскольку, по его оценкам, около 25-30 процентов японских женщин носили западную одежду. Затем, словно желая отмахнуться от этого неудобного факта, он продолжил это наблюдение описанием традиционного женского кимоно и привел для наглядности иллюстрацию, взятую с туристической открытки. Возможно, в рассказе Фазли о японской традиционной одежде присутствовал оттенок ностальгии, поскольку, по крайней мере, в том виде, в каком он предстал на фотографии в начале своей книги, он сам был одет в хорошо сшитый западный костюм.

Точно так же, хотя большинство магазинов и зданий Токио были оформлены в западном стиле, вывески перед ними были написаны "китайским" шрифтом (чини). Даже если физическая форма была западной, Фазли стремился подчеркнуть, что движущий дух оставался восточным. Хотя он и не упоминал об этом прямо, в конце концов, это была официальная политика, известная как wakon yosai (японский дух, западная технология).

Важное значение, которое придавалось поддержанию восточных традиций, означало, что культурные учреждения были в центре внимания "Хакиката" Фазли, будь то библиотеки, издательства, музеи, исторические места, ученые общества или традиционные театры. И в своем путевом очерке, и особенно во втором томе, он уделял большое внимание постоянному покровительству традиционным искусствам и литературе, не в последнюю очередь посредством государственных инвестиций в образовательные и культурные учреждения. Эти проблемы он разделял со своим предшественником Масудом, что, в свою очередь, отражало их собственное происхождение как выпускников одного и того же университета (а в случае Масуда - как министра образования Хайдарабада). Но помимо краткого описания школьной и университетской систем, как это делал Масуд, Фазли уделял больше внимания развитию изобразительного и исполнительского искусства, а также литературы.

Если Масуд с трудом пробивался в японские университеты, то положение Фазли как наемного сотрудника Токийской школы иностранных языков открывало ему широкие возможности для знакомства с этими аспектами японской жизни. Например, вместе с другими иностранными преподавателями школы он посетил несколько театральных представлений, в том числе традиционную драму Но. В качестве приятного свидетельства культурного родства Индии и Японии как участников "восточной цивилизации", другое театральное представление было основано на древней индуистской сказке о Раме и Сите, в котором все японские актеры были одеты в индийские одежды. Он стремился разгадать секрет баланса между традицией и современностью, и его рассказ о третьем посещении театра дает возможность обсудить как новую драму, так и спектакль "Но", который он считал примером национальной драмы (мульки), поскольку оба типа пьес были представлены в один вечер. В своих более поздних рассуждениях о визуальных искусствах - живописи, скульптуре и архитектуре в дополнение к музыке - его забота о культурной целостности также заставляла его подчеркивать буддийские основы всего японского искусства, представляя таким образом институционально поддерживаемые искусства как средства культурной преемственности. Всего несколькими десятилетиями ранее подобные интерпретации были бы гораздо более сложными. Но после перевода на урду многих востоковедческих работ по буддизму, к 1930-м годам Будда стал не просто знакомой фигурой. Он был восстановлен как индиец. Теперь Фазли, писавший на волне этих событий, мог спокойно использовать Будду как дополнительное свидетельство общей цивилизации, объединившей Индию и Японию, хотя и опираясь при этом на книгу Лафкадио Хирна "Сведения с поля Будды" для своего рассказа о японском буддизме.