How Asia Found Herself

Встречи Фазли с Сабуро, Курбаном 'Али и другими татарскими изгнанниками показывают, как взаимодействие с азиатским другим могло принимать форму серии информационных сделок, когда татарские беженцы и преподаватели индийских языков получали все, что могли, для себя или своего народа в обмен на то, что они преподавали японским имперским чиновникам. Поколением раньше знания индийцев и британцев о Тибете были расширены благодаря колониальным ученым-шпионам, таким как Сарат Чандра Дас и десятки других отважных индийских исследователей, так называемых пандитов, которые были верными офицерами империи. Поколение спустя, когда все большее число индийцев ставило под сомнение свою имперскую лояльность, индийское понимание Японии также развивалось благодаря множеству имперских связей, связанных с работой Фазли в Токийской школе иностранных языков и даже с людьми, которых он встречал в месте, куда ходил молиться.

 

На службе у другой империи

Такие запутанные узлы знаний становятся еще более очевидными, когда мы возвращаемся к месту работы Фазли и причине его поездки в Токио. Там он не только оказался на службе у другой империи, но и вступил в неравный информационный обмен в качестве преподавателя персидского и урду в Школе иностранных языков, наряду с такими же преподавателями тамильского, малайского, китайского и монгольского языков. К тому времени, когда он начал работать в школе, эти языки вскоре стали играть ключевую роль в японском опыте над регионами, в которые вторглись или планировали вторгнуться его армии в Голландской Ост-Индии, Малайе, Бирме и Индии, не говоря уже о Маньчжурии. Даже монгольский язык приобрел стратегическое значение благодаря бурятам, населявшим сибирское пограничье между Россией и Китаем: в 1918 году их "панмонгольская" заявка на независимость привлекла японскую следственную миссию. Хотя первоначальным стимулом для создания языковой школы было формирование новых дипломатических и торговых кадров в рамках либеральных реформ эпохи Мэйдзи, к моменту работы в ней Фазли школа была глубоко укоренена в имперской экспансии, которую Тагор громко осуждал во время своих последних лекционных поездок по Японии.

Что касается иностранных преподавателей школы Фазли, то они были такими же, как и он сам: образованными людьми из дальних уголков Азии и Европы, которые, руководствуясь идеологией и желанием получить лучшие возможности, оказались здесь на работе. Одним из таких людей был его малайский друг Абд аль-Гани. Другим был бельгийский социалист, преподававший голландский и французский, которые были полезными языками-посредниками, учитывая японские амбиции в отношении Французского Индокитая и Голландской Ост-Индии. Бельгиец развлекал Фазли рассказами о приключениях на Транссибирской магистрали, а также музыкальными выступлениями extempore, советами по обмену русских рублей на иены и марксистскими сравнениями угнетенного положения его родного фламандского языка в Бельгии с положением местных языков в колониальной Индии.

Однако рассказ Фазли о школе ярко отражает асимметрию межкультурного взаимопонимания индийцев и японцев. Он вполне осознавал потенциальное применение языковых навыков, которые он преподавал: он отметил, что от студентов ожидали отработки военных упражнений наряду с таблицами глаголов. Однако даже если бы он мог говорить по-японски, ему было категорически запрещено делать это в школе по условиям его работы, которые ограничивали его возможность изучать язык своих студентов и коллег в обмен на преподавание своего собственного. Как он объяснил в своей книге, иностранным учителям в школе не разрешалось разговаривать со своими учениками на японском; они могли говорить только на языке преподавания или, в противном случае, на английском.

Эта в высшей степени формализованная система обучения языку заметно контрастировала с попытками преподавания японского языка в колониальной Индии, сначала в Шантиникетане, а затем в Калькуттском университете, которые начались, когда Тагор нанял Сано Джинносуке в 1905 году. Но после того как через год Сано оставил должность преподавателя, чтобы стать военным советником, в течение следующей четверти века в Токийской школе, напротив, работали индийские преподаватели. Школа не только импортировала преподавательский состав из Индии, но и, в качестве институционального ответа на возможности публичной сферы, активно приобретала книги на индийских языках. Как объяснил Фазли, в школе была внушительная библиотека, в которой хранилось сто тысяч книг на пятнадцати разных языках. Просматривая полки, он подсчитал, что только на урду было две тысячи книг, включая произведения таких ведущих литераторов, как Шибли Нумани, Хали, Азад, Назир Ахмад, Саршар, Прем Чанд и Шарар, а также меньшая коллекция книг на бенгали и хинди.