How Asia Found Herself

Как бы то ни было, доктрины, описанные Хаем, были бы хорошо знакомы индийским читателям, поскольку в конечном итоге они исходили из источника, который был общим для индийских и китайских мусульман. Это были суфийские учения средневекового андалузского мистика Ибн 'Араби (1165-1240), хотя и переданные в Индию и Китай через суфийскую классику персидской поэзии. В течение столетий, пока они усваивались и приживались в Китае, эти учения впоследствии гармонизировались с конфуцианскими, наиболее полно в "Метафизике" Лю Чжи. Затем, когда эти учения были переданы и пересмотрены в 1800-х годах Ма Дэсином после его хаджа и, наконец, переведены на урду Хаем, их конфуцианский костюм был отброшен, чтобы не осталось и следа от того, что они были чисто китайскими. Стремясь показать, что китайские мусульмане разделяют общее вероучение с единоверцами в других странах, Хай писал на сильно арабизированном урду, в метафизической терминологии которого не осталось и следа от прежнего многовекового сговора с конфуцианством.

Представляя китайско-мусульманскую традицию своим индийским единоверцам, Хай оказался вовлечен в проект арабской реформации в той же степени, что и в перевод с китайского на урду. И вот, отразившись в зеркале ислама, китайские мусульмане утратили свои главные китайские черты и стали больше походить на ближневосточных арабов, которых индийские учителя Хая аналогичным образом воскрешали в качестве образцов для подражания. Продвигаясь по интерпретационному канату, он столкнулся с проблемой, характерной для всех переводчиков: решить, что выбрать - "одомашнивание" или "остранение", то есть сохранять ли изменчивость культуры, сохраняя иностранные слова, или представить ее в полностью знакомых терминах. Во имя межмусульманской солидарности Хай выбрал последнее.

Это противоречие между предоставлением точной информации о китайско-мусульманской традиции и приданием китайским мусульманам узнаваемо исламского характера в терминах урду (и арабского) также определило отношение Хая к различным сектам, на которые делились его соотечественники-мусульмане. Его вступительное слово ясно показывает его негативное отношение к таким разделениям: "Вначале у китайских мусульман не было сект". Это счастливое состояние единства (исламского, а не азиатского) продолжалось в течение тысячи лет, объяснил он, вплоть до XVII века, когда начали появляться небольшие доктринальные различия. Затем он описал эволюцию джахрийи и куфийи, двух соперничающих суфийских движений, которые распространились по провинции Ганьсу благодаря тому, что он представил как целенаправленную стратегию прозелитизма.

Однако, рассказывая о почти двухвековом напряженном сектантском конфликте, Хай неоднократно подчеркивал, что эти споры (ихтилаф) касались не фундаментальных принципов веры, в отношении которых все секты были согласны, а просто вопросов обычаев. Рассказывая об этих событиях в публичной сфере, Хай не столько участвовал в полемических дебатах, получивших более широкое распространение в печати, сколько пытался разрядить межмусульманские споры, преуменьшая степень былого конфликта. Он уже писал статьи для журнала "Юэхуа", предостерегая китайских читателей от следования за индийскими ахмадийцами на том основании, что они распространяют межрелигиозную рознь. Если это само по себе было шагом к печатной полемике, то, по его мнению, он был необходим для большего блага - продвижения мусульманского единства. Решение, объяснил он, заключается в возвращении к Корану - хотя и не в том переводе Ахмадийи, который мы видели ранее. Именно из-за неспособности напрямую читать свое священное писание многие китайские мусульмане были сбиты с пути раскольническими сектантами.

Мы уже видели, как в 1920-1930-е годы китайский перевод Корана волновал многих современников Хая. На фоне этого китайско-мусульманского самопознания Писания глава, которую Хай посвятил китайской исламской текстовой традиции, была аналогичным образом направлена на центральную роль Корана. В соответствии с историзирующими тенденциями его индийских учителей, его подход был хронологическим и контекстуальным, прослеживающим развитие китайско-мусульманских учений во времени, хотя время структурировано через китайские императорские династии и датировано через христианский календарь. Между седьмым и тринадцатым веками, объясняет он, несмотря на то, что в Китае уже было много мусульман, они не написали ни одной книги на китайском языке и не внесли никакого вклада в арабское обучение. Такое положение дел сохранялось и при династиях Тан, и при Юань, когда многие влиятельные мусульмане были придворными великого хана Хубилая и когда различные китайские историки с восхищением писали о мусульманской учености. Но затем, продолжал Хай, в эпоху Мин для императорской библиотеки было собрано множество арабских книг, в основном относящихся к астрологии, и некоторые из них были переведены на китайский язык.