How Asia Found Herself

Когда в начале 1900-х годов индийские и ближневосточные авторы начали писать о Японии, они опирались не больше на торговые межазиатские связи предыдущих десятилетий, чем на редкие персидские рукописные отчеты прошлых веков. Несмотря на растущее присутствие индийских и ближневосточных купцов в Японии, они создали мало книг о стране, а то и вовсе не написали ни одной. Вместо этого внезапный всплеск количества книг о Японии был вызван конкретным событием, которое имело скорее политический и военный, чем рыночный характер: поражением императорской России в Русско-японской войне 1904-1905 гг.

Необыкновенная победа Японии, ставшая сенсацией в новой публичной сфере Азии - часто через более прямые сообщения в европейской прессе, - пробудила всеобщее любопытство к тайне, лежащей в основе ее быстрой модернизации и военного могущества. В результате появился многоязычный корпус новаторских текстов о Японии - от панегирических поэм до героических пьес, книг по истории и путевых заметок от первого лица, опубликованных на самых разных языках - от арабского, персидского и турецкого до малайского, гуджарати, бенгальского и урду. В некоторых случаях сообщения даже перемещались между разными языками и портовыми городами, где находились общественные , как, например, арабский отчет Мустафы Камиля Паши о войне Японии с Россией был переведен на малайский и опубликован в Сингапуре в 1906 году.

В течение трех десятилетий, последовавших за поражением России, Япония вызывала более подробный интерес, что привело к дальнейшему изучению страны и ее культуры. Зарождающаяся идеология азиатизма сыграла здесь свою роль, сформировав мотивы и интерпретации, которые в основном сводились к тому, чтобы либо вступить в союз с Японией, либо учиться у нее. В десятилетия после 1905 года превращение Японии в современную индустриальную страну, которая в то же время сохранила свои культурные традиции благодаря политике под названием "вакон йосай" ("японский дух, западные технологии"), сделало ее образцом для подражания модернистских и националистических интеллектуалов как на Ближнем Востоке, так и в Индии. Как говорится в статье на хинди в журнале "Сарасвати", Япония "наложила западную цивилизацию [сабхьята] на японский шаблон". И вот, обращаясь с восхищением к японскому "другому", интеллектуалы Индии и Ближнего Востока искали в нем уроки расширения возможностей "я".

Тем не менее, эта мощная диалектика породила новые уровни знаний о стране, которая, по крайней мере, в текстовом плане, была известна в основном по переведенным европейским учебникам по мировой географии и истории. Но в то же время подобные азиатистские мотивы породили искаженное дискурсивное зеркало, в котором отражение себя превратилось в образ другого. Новообретенная японофилия, рожденная поражением имперской России, быстро переросла в попытки объявить Японию частью индуистской "Великой Индии" или обратить ее народ в ислам или бахаизм. Оценить тонкости дзен-буддийской поэзии или автохтонную силу синтоистских духов ками было гораздо сложнее. Ведь, как мы увидим, японофилия не обязательно была тем же самым, что и японология, то есть позитивное отношение не обязательно было результатом или гарантией прямого, точного и лингвистически обоснованного знания. Взаимосвязь между привязанностью и пониманием может быть даже обратной - урок, усвоенный бенгальским поэтом Тагором, который отказался от своей ранней японофилии по мере того, как растущие знания об этой стране сталкивали его с мрачной реальностью ее колониальных амбиций и националистической политики.

Таким образом, на примере Японии можно увидеть как контрасты, так и преемственность с теми моделями, которые мы наблюдали в результате взаимосвязи других регионов Азии. Ни один из этих контрастов не был более важен, чем превращение Японии из полуколонизированной страны в самостоятельную имперскую державу - и вдохновение для этого. Это экономическое и особенно военное восхождение привлекло к написанию статей о Японии гораздо более широкий круг авторов, чем тот, который мы видели пишущим о Бирме. Хотя Япония также привлекала мусульманских, бахаистских, индуистских и даже теософско-буддийских миссионеров, многие из индийских и ближневосточных авторов, написавших книги о ее стремительном подъеме, были государственными чиновниками и педагогами, пытавшимися расшифровать взаимосвязь между специфическими культурными традициями и экономическим развитием, которому можно было бы подражать. Но, как и межазиатское взаимопонимание вокруг Бенгальского залива, их труды в не меньшей степени формировались под влиянием обстоятельств и случайностей, общих идеологий и индивидуальных идиосинкразий. И вот, в тонко измененном восточном отголоске того, что мы слышали в районе Бенгальского залива, эти более широкие начинания в области межазиатского взаимопонимания были мотивированы стремлением к самоутверждению, которое постепенно породило более глубокое, пусть частичное и косвенное, понимание японского другого.

 

Ненадежные посредники между Перушией и Жапуном