И приходит ночь

– Уверен, это разговоры, которые велись в ранний период оккупации. Топливо для паранойи. Вынужденное обращение в веру. Но в последнее время это возродилось в романах. Любопытная тенденция.

Рен приподняла бровь.

– О чем они?

– О данийских священнослужительницах, которые околдовывают весрианских мужчин и приносят их в жертву Богине.

Рен захотелось рассмеяться, особенно при мысли о том, что он читает подобную чушь. Его эклектичные привычки к чтению совершенно сбивали с толку. Однако холодок пробежал по телу, когда она подумала о том, что намеревалась с ним сделать. Исцелить. Заслужить его доверие настолько, чтобы подчинить себе. Привести к королеве. Возможно, в этих слухах все-таки была доля правды.

Рен взглянула ему в глаза, темные, как безлунная ночь. Сбивающее с толку тепло расцвело в ее груди, разливаясь по кончикам пальцев. Никто никогда не смотрел на нее так – будто она могла быть опасна. Ей это нравилось. Особенно от такого человека, как он.

Она встала и медленно подошла к нему.

– Для меня это больше похоже на научную литературу.

Хэл поерзал на стуле, тихий и, по-видимому, только что закончивший шутить на весь день. Она нависла над ним, достаточно близко, чтобы различать голубизну его глаз.

– Так как это происходит в ваших историях? Я уже околдовала тебя? – спросила она, опуская ресницы. – Или сначала нужно провести какой-нибудь грязный ритуал?

Кончики его ушей покраснели.

– Боюсь, я не знаю подробностей.

– Жаль.

Он в самом деле смутился? Должно быть, у нее просто разыгралось воображение. Не может быть, чтобы она как-то влияла на него – чтобы он боролся с теми же ужасными побуждениями, что и она. Небрежно прикасаться к ней, разговаривать с ней так, будто они могли быть кем угодно, только не врагами.

«Дело только в узах», – убедила она себя. Впрочем, как только она подумала об этом, это прозвучало пусто, как и эти нелепые стереотипы. Хоть Хэл был гордым и замкнутым, он удивил ее. Она стала наслаждаться его компанией, тем, как он начал открываться, словно против воли. В этом слабом зимнем солнечном свете ей показалось, что она узнала, что он скрывал за этой ломающейся маской. Хэл Кавендиш не просто отчаянно нуждался в ее помощи.

Он был одинок.

– Нужно еще что-нибудь развеять? – тихо спросил он.

– Свою репутацию.

Он прищурился.

– Что ты имеешь в виду?

– Я повидала достаточное количество смертей, чтобы понять, что люди раскрывают истинную сущность именно в конце. И вот ты здесь, бродишь без дела и читаешь книги по философии. Выглядишь несчастным каждый раз, когда я произношу слово «Жнец». Хотя на самом деле ты выглядишь несчастным все время. Так какой Хэл Кавендиш настоящий? Тот, кого я боялась с детства, или тот, кто сидит здесь?

Плечи Хэла напряглись. Он повернулся к окну, скрыв половину лица в тени.

– Ни один из них. Оба сразу. Мы должны обсуждать это?

– О, брось. О чем ты вообще можешь переживать? – Она ткнула пальцем ему в грудь. – Там не может быть сердца. Ты убил слишком много людей.

Хэл двигался слишком быстро, чтобы она успела среагировать. Одним движением он прижал ее руку к подлокотнику. Его хватка была достаточно крепкой, чтобы заставить ее сердце затрепетать, но она не испугалась.

– Тебе что, нечем заняться?

– Верно. У меня вся ночь впереди. Именно за это мне и платит Лоури. Чтобы я мучила тебя.

Он встретился с ней взглядом – в нем читалось обвинение.

– Все боятся меня. Кроме тебя.

В его голосе была странная смесь надежды и разочарования.

– Ты хочешь, чтобы я боялась?

– Нет. – Он убрал от нее руку. Он говорил тихо, в голосе слышалась боль. – Не хочу.

Ей стоило бояться его. Несмотря на то, как он вел себя с ней, она видела правду. Часть его, пусть и маленькая, была беспощадной. Она была способна на зверства без малейшего видимого сожаления. Никто не мог совершать такие вещи и оставаться безучастным.

И все же Хэл раскрылся ей. Показал уязвимость. Хороший данийский солдат воспользовался бы этим. Но вот она здесь, безнадежно очарована им. Может, тоже немного одинока.

– Если честно, ты не сильно страшный, – сказала Рен. – Ты просто печальный.

Реальность вновь обрушилась на нее. Вскоре она больше не будет одинока – потому что предаст его доверие и сделает пленником. Она не может жалеть его – не может чувствовать к нему что-либо. Всегда ли ее сердце будет выбивать из колеи? Неужели она всегда будет проявлять жалость?

Ей следовало убить в себе сострадание, прежде чем оно станет чем-то гораздо более проблематичным.

– И ты бессилен. Ты ведешь себя так, только потому что нуждаешься во мне. Но я знаю, что видела на войне. Говорят, ты идеальный солдат. Что ты совершенно ничего не чувствуешь. Что ты даже не человек. – Она опустила глаза, чтобы не видеть, как его замешательство перерастает в боль. – Я знаю, что все это правда.

– Ты права. – Его голос снова прозвучал безэмоционально. – Я бы хотел подняться наверх.

Стыд горел на ее щеках, непрошеный и яростный.

– Тогда вставай, Кавендиш.