И приходит ночь

– Я не та глупая девчонка, за которую ты меня принимаешь. Ты не сможешь мной манипулировать. – Она понизила голос. – Ты всего лишь трус. Если ты ставишь собственную жалкую жизнь выше жизни своих солдат, то ты не годишься на роль лидера.

– Ты закончила?

– Нет. Не закончила. Ты сказал, что дезертировал, поскольку никто не хотел отправлять тебя, но это всего лишь отговорка. Ты сбежал, не так ли? – Рен наклонилась к нему. – Я бы тоже сбежала, если бы сотворила то же, что и ты. Но как ты сказал мне, от этого никуда не убежишь, как бы отчаянно ни старался. Ты не просто трус, Хэл. Ты чудовище, и мир праздновал, когда подумал, что ты умер. Ты никогда не будешь прощен.

У Хэла перехватило дыхание. Она снова ранила его.

Когда он встретился с ней взглядом, в нем не было той боли, которую она ожидала. Там была обреченность. Словно она озвучила приговор, с которым он давно смирился. Это был не Жнец Весрии. Ему было девятнадцать, и он был смертельно болен. И так… печален. Что она наделала? Она не верила и в половину своих слов.

– Я чудовище. Я заслужил твою ненависть. – Хэл был тих и холоден, как зимняя ночь. – То, что я сделал, непростительно. Я приму наказание за все и однажды с радостью подчинюсь тому, что ваша королева сочтет нужным. Но не раньше, чем я найду их.

Он отпустил ее руку, и, поскольку ничто больше ее не держало, она задрожала.

О чем он говорил? Что он хотел предстать перед судом за военные преступления? Что он хотел положить конец войне между их странами? Что все его чтение, каждое уклонение от обсуждения того, кем он был на поле боя, противоречило чувству вины? Это шло вразрез со всем, во что она верила. Всю жизнь Хэл был врагом, который хотел уничтожить все, что она любила. Впервые она подумала, что он, возможно, не хочет быть ценным оружием Весрии. Но разве он не сказал ей правду в утренней комнате? Он действительно чувствовал. Он действительно сожалел.

– Какое отношение ко всему этому имеет Лоури? – прошептала Рен.

– Я ничего не говорил об Алистере Лоури. – Горечь – может, даже ненависть – сквозила в его голосе, когда он произнес имя лорда.

– Да. Думаю, не говорил. – Но каким-то образом он должен быть замешан в этом, раз Хэл здесь. Рен скрестила руки на груди, изучая усталость, проступающую на его лице.

– Я сожалею, что был неискренен с тобой. Самая простая истина, которую я могу предложить, заключается в том, что я боюсь. Ты нужна мне, но я не могу позволить себе зависеть от тебя.

– Я бы тоже не стала зависеть от себя, – сказала она. До этого момента все, что она делала, было ложью. Все, что она сделала, – это предала доверие друзей и обидела их. – Но я даю тебе слово. Я сделаю все возможное, чтобы создать противоядие.

Хэл решительно уставился в запотевшее окно.

– Соболезную по поводу твоего друга.

Рен шумно втянула воздух. Как он мог проявить к ней сострадание после всего, что она сказала ему сегодня вечером?

– Мне жаль. Я… не знаю, что на меня нашло.

Хэл взглянул в ее сторону, но ничего не сказал. Прощение, полагала она, нужно заслужить. Когда Рен уходила от него, она снова и снова прокручивала в голове его слова.

«Не раньше, чем я найду их».

Действительно ли они настолько уж разные? Две недели назад Рен думала, что знала себя. Медик Королевской Гвардии. Да, безрассудная, но добрая в глубине души. Но с тяжестью жизни Хэла на плечах и войной в ее руках она больше не была так уверена. Все было не так просто, как она хотела.

16

Где-то на тридцать третьем часу бодрствования в мир пришло резкое облегчение: необыкновенная, головокружительная ясность. Если у Рен был хоть один шанс излечить его, она не будет тратить время на сон, пока не появится надежной зацепки для создания противоядия. Как ученица Элоизы, она предпочитала тихий покой полуночи. Измотанная после долгого рабочего дня, забираясь в постель, она часто испытывала эйфорию. Словно она была единственным человеком, оставшимся в мире, чтобы наблюдать, как рассвет разливается над серыми милями покрытых инеем полей. Однако сегодняшнее одиночество заставило ее чувствовать себя маленькой и расстроенной. Окна дребезжали от ветра, и из-за толстого льда, затвердевшего на стекле, ей совершенно не было видно улицу. Теперь она существовала только в колеблющихся пределах света лампы.

Крыса в золотой клетке.

Расколотый белый лунный свет проникал сквозь сетку трещин во льду и освещал ее импровизированное рабочее место. Смятая бумага валялась на полу. Пролитые настойки испачкали книги и тыльные стороны ладоней. Повсюду лежали грязные пипетки и палочки для перемешивания, переполненные мензурки и травы, покрывающие каждую поверхность, как снегопад. Все болело. Все. Но она не могла позволить себе отдохнуть. На разработку противоядия для Хэла осталось пять дней, а все, что она видела в собственном беспорядочном почерке, было:

«Ошибка»

«Ошибка»

«Ошибка»

в аккуратной колонке внизу страницы.

Ни один из ее экспериментов не сработал.