И сгинет все в огне

Я понимаю всю важность этого, но я не хочу сидеть взаперти в такой прекрасный день.

– О чем мне надо соврать?

– Если скажу я тебе, то ты уже не сможешь соврать, дурочка, – смеется Сера. – А как тебе такое? Сыграем в солдатскую игру для пирушек. Назови две правды и одну ложь.

– Будет неинтересно, если мы не будем пить при этом, – ворчу я, хотя, честно говоря, у меня до сих пор болит голова после наших злоключений с хересом. – Хорошо. Что скажешь на это? Я боюсь пауков, я люблю жасминовый чай, я…

– Ложь.

– Что?

– Последнее, о чае. Это была неправда.

– Нечестно. Ты уже это знала! В игре нет смысла, если мы все друг о друге уже знаем!

– А все ли мы знаем? – После слов Серы я понимаю, что угодила в ловушку. – Мне постоянно снится, как я падаю. Карлита мне больше не нравится. Ночь, когда мы пили херес, была лучшей в моей жизни. – Я моргаю и смотрю на нее, но она отвечает лишь легкой усмешкой на губах с ямочками на щеках и довольными огоньками в глазах. – Ну?

– Первое? Нет, третье. Или никакое из них, они все правдивы, в этом уловка, – пытаюсь угадать я. – Я не права?

– Нет. Ты никак не сможешь угадать, потому что я умею врать.

Я рычу от досады. Я знаю, что она права, но она так подкована только потому, что ей помогали. Пока я занималась во дворе и оттачивала мастерство глифов с Павлом, Сера училась у Шепот, перенимая все особенности ее ремесла: шпионаж, обман и стратегическое мышление. Может, я и являюсь секретным оружием Шепот, но Сера станет ее преемницей.

– Хорошо, обучи же меня, о мудрейшая.

– Как же я ждала этих слов, – улыбается она. – Приступим. Слушай внимательно. Секрет хорошей лжи в том, что за ней кроется правда. Если ты знаешь, что лжешь, то и другие заметят это. Поэтому уловка заключается в том, чтобы убедить себя, что ты говоришь правду, произнося одно и чувствуя другое. Если ты собираешься врать о любви к жасминовому чаю, то ты не должна о нем думать. Тебе стоит подумать о чем-то, что тебе нравится, представить это в голове максимально реалистично и убедить себя, что именно об этом ты сейчас говоришь. Например, о тех кремовых пирожных, которые мы брали на рынке в Брисбейне.

– Какие же это были пирожные…

– Правильно. Подумай о них, подумай о своих ощущениях. Говори правду об этих пирожных, хотя говоришь о чае. Все, о чем я могу теперь думать, – это кремовые пирожные.

– Звучит сложно.

– Ничего подобного. – Сера пожимает плечами. – Слова – это воздух и ничего больше. Твой рот может говорить о чем угодно. Значение имеет только то, во что верит твое тело, разум и сердце. – Она останавливается. – Тебя предает твое сердце.

Я хмыкаю:

– Ты заделалась в поэты?

– Может быть, – отвечает она. – Может, когда ты засыпаешь, я ускользаю в лунном свете, чтобы писать строфу за строфой прекрасную поэзию.

Я смотрю прямо на нее:

– Это ложь? Правильно? Сейчас ты соврала?

Теперь она смеется.

– Попробуй еще раз. Делай так, как я тебе говорила. Подумай об одном и скажи о другом. Найди правду за ложью.

– Ладно. – Я делаю полный вдох и начинаю. Я воображаю, насколько это мне подвластно, голову паука, его жутко шевелящиеся ножки, то, как моя кожа покрывается мурашками от страха того, что один из них бежит ко мне. Я чувствую так сильно, как только могу, внутреннее крутящее в животе отвращение. – Я ненавижу акул. Я люблю танцевать. На следующий день после хереса меня вывернуло шесть раз.

Сера кивает.

– Уже лучше. Серьезно. У тебя стало получаться.

– Но?

– Но, очевидно, про акул была неправда.

Я вскидываю ладони к лицу:

– Это, черт побери, невозможно!

– Не выражайся. – Сера мягко сжимает мое плечо. – У тебя получится, Алка. Я это знаю. Но за неделю может не выйти освоить все сразу.

– Насчет миссии…

Я чувствую, как Сера напряглась, и, когда я смотрю на нее, она закусывает губу от волнения.

– Что, если… что, если мне отправиться на миссию? Я легко с этим справлюсь.

– Что? Нет. – Я качаю головой. – Тебе нельзя на миссии. Это слишком опасно, помнишь?

– О, но для тебя-то не опасно, да? – Она отстраняется и выглядит уже по-настоящему рассерженной, что необычно для нее; Сера может быть меланхоличной или отстраненной, но выходить из себя не в ее привычках. – Мне уже двенадцать. Я ничему не научусь, если продолжу сидеть здесь, пока ты на заданиях. Это нечестно!

– Сера…

– Нет, я серьезно, – настаивает она, и неужели она правда чувствовала себя так всегда? Она копила в себе злость и раздражение, а я ничего об этом не знала? Она действительно превосходный лжец. – Да, ты лучший вор и лучшая в драке, я это признаю. Ты Волшебница, а мне дорога туда закрыта. Но суть этой миссии – то, к чему меня и готовили. В этом весь смысл моего существования. Почему же не я иду на нее?

– Тебя могут ранить.

– Как и тебя! – практически кричит она. – Но я уживаюсь с этим. Каждый раз, когда ты уходишь, я волнуюсь, не нахожу себе места, и меня охватывает дрожь при мысли о том, что это может быть конец, что, может, в этот раз ты не вернешься, что в этот раз я тебя потеряю. Это ужасное чувство, Алка. Просто невыносимое. Но я научилась справляться с ним. И вы с Шепот тоже должны.