Я — ярость

Ночь прохладная, облака низкие и пушистые, в звенящем воздухе пахнет дождем, который вот-вот прольется. Это прекрасно, и впервые в жизни она не боится выходить из дома в одиночку. В конце концов в кармане у нее лежит перечница миссис Рейлли.

Единственные звуки — это ветер в летних листьях, хлопки ленты на ветру, жужжание насекомых, отчаянное кваканье лягушек. В домах вокруг площадки не горит свет, никто не курит на улице и не выгуливает собаку.

Все еще не уверенная, Элла подходит к черным качелям и садится на них. Она начинает потихоньку, оттолкнувшись и помогая себе ногами. Семнадцатилетней девушке с широкими бедрами и длинными ногами трудновато качаться на детских качелях, но она справляется: машет ногами туда-сюда, резко и с силой. Элла взлетает так высоко, что достает до деревянного основания: цепи звенят, облака на мгновение расступаются, открывая луну, и кажется, что она парит в небе в окружении звезд, как Маленький принц. В детстве Элла спрыгивала с качелей, когда представлялся случай, но сейчас она слишком хорошо понимает, как паршиво будет сломать лодыжку или запястье.

Она позволяет качелям постепенно замедлиться, спрыгивает с них, лезет по лесенке на горку и съезжает по прохладному зеленому пластику, смеясь от того, как тесно плечам в бортиках. Ей хотелось бы, чтоб на площадке все еще была старая железная карусель, чтобы она могла кружиться на ней, пока звезды не сольются в сплошные полосы, — но карусель вытащили из земли и унесли много лет назад, после того как Софи слетела с нее, сломала зуб и бегала по площадке, вопя и плюясь кровью.

Время все идет, а Элла веселится так, как уже много лет не веселилась. Ей было двенадцать, когда Логан Джонсон высмеял ее за то, что она ходит играть на площадку, и Элла больше здесь не появлялась. Разве что ради бунта: например, как-то они с Софи сидели в сумерках на столах и шариковой ручкой царапали на дереве неприличные слова, но потом пришли несколько парней постарше, предложили им травку и попытались затащить к себе в машину — и Элла окончательно перестала выходить из дома по темноте. Когда на площадке были взрослые с детьми, она чувствовала себя в большей безопасности… но взрослые всегда смотрели в ее сторону неприязненно, будто Элле вообще здесь не место.

Как будто она была опасной преступницей, а не просто выросшей девчонкой, которая скучает по качелям. Она приводила сюда Бруклин, качала ее, ловила внизу горки и тоже хотела бы поиграть с сестрой — но слишком многое могло пойти не так. Вдруг Логан увидит ее и назовет сопливой девчонкой, или какая-нибудь перепуганная мамаша пожалуется в районный совет, или к ней снова прицепятся жуткие парни. Подросткам опасно выглядеть веселыми, потому что тогда кажется, что им действительно есть до чего-то дело.

Но за желтой лентой, одна, в пять утра Элла может качаться на качелях, сколько вздумается.

И теперь она действительно опасна.

Она болтается на перекладине и вдруг ощущает, что, возможно, это последний раз, когда она вообще приходит на эту площадку. Она не сможет долго оставаться здесь. Прежняя жизнь, этот район, эта детская площадка — все скоро останется в прошлом.

Элла еще не знает, куда отправится, но чувствует, что это случится очень скоро.

Часть III

35.

Челси борется за место перед зеркалом, обвитым лампочками, и наносит на ресницы густую черную тушь. Несколько недель назад ей была бы противна мысль о том, чтоб делиться с кем-то своей косметикой, не говоря уже об «общественной» туши, но с тех пор она заразилась самой опасной болезнью на земле. После такого трудно бояться легкого покраснения глаз.

Эми втискивается сбоку, Челси засовывает кисточку в тюбик и с ухмылкой передает ей. Она не была за кулисами с того самого вечера, когда ради Дэвида отказалась от мысли выйти на сцену в костюме Призрака, когда отреклась от своей лучшей подруги. И тут все так же прекрасно, как помнилось. Челси ощущает себя свободной. По комнате струится энергия, все улыбаются, костюмы переливаются разными цветами в свете ламп. Она чувствует себя… живой. Какой не была уже много лет, будто все это время она спала.

Все это у нее могло быть, если бы Челси была немного храбрее. Если б не влюбилась так наивно в монстра.

Она могла чувствовать на своем лице горячие поцелуи прожекторов, могла ощущать, как трепещет сердце, когда она выходит на сцену.

Дэвид отнял все. Ему не нужно было даже высказывать требование вслух: хватило нескольких фраз, нескольких разочарованных хмурых взглядов — и она сама бросила театр и пение, просто чтобы угодить ему. Челси отдала все, что любила, за такую малость. Она ненавидит себя за это, но та Челси была молода и глупа — и ее больше нет. Дэвид задушил ее.

Эта новая Челси — нечто совершенно иное. Рожденной из боли, слез и неудач, ей больше нечего терять. Сегодня, когда она рычит от гнева, люди в самом деле чувствуют это.

Сегодня вечером они все это почувствуют.