Я — ярость

— Десять лет за тридцать тысяч долларов, то есть по три тысячи долларов в год, миссис Лейн. Это вообще не жизнь! А что насчет больничных дней? А отпуск? Еда? Одежда?

— Здесь говорится, что униформа и предметы первой необходимости будут предоставлены…

Роза резко захлопывает папку с документами и сует в руки Патрисии.

— Рабство! — шипит она. — Я знаю, вы меня считаете глупой, но я не настолько глупа! Нет уж, спасибо!

К удивлению Патрисии, Роза заходит обратно в домик у бассейна — принадлежащий вообще-то Патрисии — и захлопывает дверь у нее перед носом.

Всю дорогу до большого дома Патрисия путается в собственных чувствах. Злится на Розу за ее неблагодарность, а на Рэндалла — за то, что всучил ей контракт, который, по-видимому, представляет собой разновидность современного рабства.

Больше всего она злится на себя саму за то, что подвела их обоих.

17.

Элла ненавидит это голубое детское платьице — как там это называется? сельская мода? — но мама настояла, чтобы она его надела. Они вырядились так, будто едут к бабушке завтракать на Пасху: Элла уложила волосы, а Бруклин одели в ее любимое розовое платье, в кудри вплетены ленточки.

— Что происходит? — спрашивает Элла, когда они садятся в машину.

Мама тоже нарядная, до такой степени, что Элла почти психует, — а она и без того на нервах, ведь мать может в любой момент перестать себя контролировать или просто выехать на встречку. К чему бы ни была эта поездка, наверное, это действительно важно. Мама уже больше двух месяцев не выходила из комнаты, если только девочки не заперлись наверху. И она в курсе, что Элла думает по поводу Патрисии.

— Мы едем навестить бабушку, — с жутким спокойствием в голосе отвечает мама.

— Да, это я уже слышала, но ты не объяснила зачем.

— Затем, что так надо.

Где-то на задворках сознания мелькает мрачная мысль, и, подобно пауку, она оплетает липкой паутиной все внутренности. Может, Челси надеется, что во время разговора с бабушкой у нее будет приступ, и тогда… тогда их отношениям, какими бы они ни были, придет конец. Очевидно, что мама и бабушка друг друга ненавидят, и Элла почти уверена, что перестала нравиться Патрисии (если вообще когда-нибудь нравилась ей), когда доросла до того, чтобы твердо сказать нет платьицам и ленточкам. Она не в курсе, как дела у бабушки и справлялась ли бабушка о том, все ли у них в порядке, — но ей кажется, что нет. Скорее всего, бабушка совсем не думала о дочери и внучках.

На самом деле последние пару месяцев были сущим адом. Вся жизнь Эллы свелась к рутине: надо заниматься самой и следить, чтобы Бруклин училась, надо присматривать за сестрой, кормить ее, убираться в доме, листать интернет в поисках новостей о Ярости и читать длинные письма от Хейдена, который заперт в окружном изоляторе временного содержания. Они забрали у него телефон, но разрешают постояльцам — не «заключенным», не «заболевшим», а именно постояльцам — раз в день посещать импровизированную библиотеку (если они хорошо себя ведут и справляются с ежедневными обязанностями). По какой-то причине он тратит это время на написание имейлов Элле. Хейден больше не пытается извиниться, не оправдывается — ничего такого. Просто рассказывает, как прошел его день, хотя Элла никогда не отвечает на его письма. Как будто она просто гребаный дневник для него.

Просто вещь.

Сосуд для его мыслей, безмолвный свидетель его беспрерывных мучений.

Хейден живет с другими мальчиками в возрасте от пяти до семнадцати лет в здании заброшенного теперь универмага. Они спят на армейских раскладушках, накрываются колючими одеялами, а еще им приходится обслуживать себя самим: готовить пищу, убираться и присматривать за младшими. Почти каждый день ребят постарше сажают в автобусы и отправляют на улицы — собирать мусор и наводить порядок в общественных зданиях. Рядом всегда ошиваются вооруженные охранники в камуфляже, но никто не разговаривает с мальчиками, если только у кого-нибудь не случается приступ Ярости. Тогда, по словам Хейдена, парни из нацгвардии оттаскивают заболевшего от жертвы и засовывают в карантинную камеру (по сути просто в гигантскую собачью конуру). Хейден пишет, что все это напоминает первый фильм о Ганнибале. Если заболевший не уcпокаивается сам, его накачивают транквилизаторами, а потом он приходит в себя, не помня, что случилось. У Хейдена, конечно, не было приступов Ярости, потому что никакой Ярости у него нет — и это знают и он сам, и Элла.

Все это напоминает дурацкую школу-интернат, а не карантин, и бедолаге Хейдену приходится исполнять роль няньки для младших и чистить туалеты. Элла испытывает мрачное удовлетворение оттого, что в то время как она из-за Ярости потеряла работу няни, Хейден вынужден присматривать за детьми совершенно бесплатно, и к тому же его подопечные время от времени превращаются в Маугли. Один шестилетка пытался разбить Хейдену голову словарем. Раньше он посмеивался над Эллой за то, как она носится с Бруклин (и да, сейчас она нянчит сестру 24/7), может, хоть теперь немного поймет, каково это — нести ответственность за других.