Я не свидетель

— Если удобно вашему гостю, то в понедельник к девяти, — передал Михальченко. И, видимо, получив согласие, опустил трубку.

— Ну что? — спросил Левин.

— Его тоже устраивает, у них там какие-то свои дела.

— Вернемся к плащу. Нам нужен ломбард: кто сдал плащ? И хорошо бы установить покупателя. Но как? — спросил Левин.

— С ломбардом просто — пойду туда. А вот с покупателем… Я решил дать объявление через газету. Договорился с директором «Комиссионторга», чтоб от их имени, я им оплачу, — Михальченко вынул из кармана листок бумажки, подал Левину.

«В связи с недоразумением убедительно просим купившего 21-го августа импортный темно-синий плащ 50-го размера в комиссионном магазине № 12 по ул. Червоных казаков позвонить по телефону 42-19-17.

Дирекция „Комиссионторга“».

— Надежда слабая, но другого выхода нет, — сказал Левин по прочтении. — Все ты, Иван, сделал правильно…

Михальченко ушел к себе.

Оставшись один, Левин вспомнил о Шооре и тут же подумал о Маргарите Марголиной: выписалась ли она уже из больницы, захочет ли разговаривать, а что если она не помнит этого Кизе и ничего не добавит к тому, что знает о нем Левин? В таком случае не зря ли отложил свидание с Шоором?.. После первого звонка на квартиру Маргариты Марголиной прошло всего шесть дней. А, была не была, и он снял трубку.

— Я вас слушаю, — отозвался старческий спокойный голос.

— Маргарита Семеновна? — наугад спросил Левин.

— Да.

Левин назвался.

— Мне необходимо с вами повидаться. Окажите любезность, уделите полчаса.

— Я сегодня только из больницы. Если можно, давайте завтра.

— Конечно! — обрадовался Левин. — Когда вам удобно?

— Если вас устроит, приходите часов в двенадцать.

— Очень хорошо! Адрес ваш у меня есть. Благодарю вас!

— Пожалуйста…

Без четверти двенадцать Левин уже шел по улице Бакинских комиссаров к Марголиной. Дом номер восемнадцать оказался обычной блочной пятиэтажкой хрущевских времен.

Дверь открыл мальчик.

— Здравствуй, — сказал Левин. — Тебя, наверное, зовут Семен. Я угадал?

— Да, равнодушно ответил мальчик. — Бабушка ждет вас…

Выйдя из комнаты навстречу, она стояла в глубине коридора — высокая, худая с совершенно седыми волосами, гладко стянутыми к затылку в большой узел.

Поздоровались, прошли в комнату. Все здесь было так обычно, стандартно — мебель, посуда за стеклом серванта, занавеси, — что Левину показалось, будто он уже посещал эту квартиру.

— Маргарита Семеновна, дело вот какое. По просьбе нашего клиента из Мюнхена мы пытаемся выяснить обстоятельства смерти его дядьки. Он находился у нас в городе в лагере для военнопленных. Было это в 1948 году. По имеющимся у нас данным какое-то время он работал на восстановлении авторемонтного завода. В одном из его писем той поры он упоминает некую Риту — кладовщицу в инструментальном цехе. Упоминает самыми добрыми словами. Мы пришли к мысли, что этой Ритой вероятней всего были вы.

— Да, я работала тогда кладовщицей именно в этом цехе. Как звали этого немца?

— Звали его Алоиз Кизе. Он был уже не молод. По-моему, лет пятидесяти пяти.

Она задумалась, провела узкой ладонью по сухой коже лица, потом сказала:

— Кизе я помню.

— Что бы вы могли сказать о нем?

— Обыкновенный человек. Вежливый. Несколько замкнутый. Но с теми, кому доверял, вернее, с чьей стороны не опасался грубости или оскорбления — все-таки немец, пленный, а война только кончилась, — он старался найти чисто человеческие контакты. У меня сложились с ним нормальные отношения.

— А кто такой сержант Юра?

— Был такой. Он служил в лагере. Первое время приводил по утрам на завод группу немцев, конвоировал их. Среди них и Кизе. Вечером приходил за ними, чтоб сопровождать в лагерь.

— Фамилии его не помните?

— Я ее и не знала. Все звали его по имени. Потом, когда немцев отправили домой, исчез и этот Юра.

— А кто был тогда прорабом?

— Гуторов Павел Иванович.

— Он здесь, в нашем городе?

— Нет, он уехал, по-моему, весной пятьдесят третьего вроде в село к матери. Кажется, на Тамбовщину. Точно уже не помню. Давно это было. Удивляюсь, что и это запомнила, вдруг всплыло.

— У вас прекрасная память, — поощрительно сказал Левин. — Бывает, помнишь то, что случилось с тобой и тридцать и сорок лет назад, а что-нибудь позапрошлогоднее вылетает из головы навсегда.

— По-моему, детство и юность как-то особенно прочно держатся в человеческом сознании. Впрочем, не знаю, — она пожала плечами.

— Маргарита Семеновна, а вы не помните чего-нибудь необычного в поведении Кизе, скажем за неделю до его смерти? Ведь жизнь его, круг людей, с которыми он общался, были очень однообразны. Что-то иное, непохожее могло бы броситься в глаза, — как бы подталкивал ее Левин.