Я не свидетель

Остапчук шел и думал о том, о чем говорил ему час назад Михальченко, и постепенно соглашался, что в рассуждениях приятеля имелся резон. К концу дороги он уже вовсе увлекся версией Михальченко, она заслонила все остальные возможные поводы, вдруг погнавшие Басика в Боровичи…

Человек совершает роковые ошибки по многим причинам: по глупости, из-за упрямства, из-за неспособности мыслить логически, из-за неумения обуздать эмоции, из-за отсутствия профессионализма при решении какой-то задачи. Перечень можно продолжить. Капитан Максим Федорович Остапчук совершил свою роковую ошибку сейчас. Его мотивацию нельзя объяснить ничем из вышеперечисленного. Просто он очень устал вообще, издергала каждодневная работа по двенадцать-четырнадцать часов, измучил быт самой службы: постоянное отсутствие машины в самый нужный момент, незащищенность своя и подчиненных, вечная оглядка на несовершенные законы, примитивное техническое оснащение, которое надо беспрерывно чинить, низкая квалификация иных коллег. Трактор и тот от такой жизни развалится или потянет не в ту борозду. А нынче Остапчук был к тому же в разобранном состоянии из-за корчившей всю ночь зубной боли. Все вместе взятое сейчас как бы достигло критической массы и потянуло грузом на дно усталости и неосознанного безвольного желания уцепиться за что-нибудь, что казалось складным, очевидным, простым и потому может быть надежным. И таким надежным увиделась версия Михальченко, поскольку иного ясного объяснения появлению Басика в Боровичах Остапчук не имел. Так и была зачата в сознании Максима Федоровича ошибка, ставшая роковой…

25

— Это квартира Кукиных? — спросил Михальченко, прижав трубку к уху плечом и распрямляя запутавшийся шнур.

— Да. Кто изволит интересоваться?

— Мне бы Павла Никифоровича, — попросил Михальченко.

— Я у телефона, — ответил густой шершавый баритон.

— Павел Никифорович, вас беспокоит директор оперативно-сыскного бюро «След» Михальченко.

— Что за бюро такое?

— Это я вам расскажу при встрече. А повидать мне вас необходимо.

— По поводу чего?

— Вы откликнулись на объявление «Комиссионторга». Это связано с плащом, который вы купили.

— Был такой эпизод. — Наступила пауза. — Хорошо, приезжайте. Улица Листопадная, шесть, квартира сто двенадцать. Это на Колпаковке.

— Буду через полчаса…

Кукин оказался высоким стройным человеком лет шестидесяти пяти с совершенно седой пышной шевелюрой. Идя за ним по коридору, Михальченко обратил внимание на его легкую походку и на ровную спину. Весь он был какой-то свежий, сияющий в куртке из тонкого коричневого сукна с широким шалевым воротником из серой ткани. Ступал по ковровой дорожке, обутыми не в домашние шлепанцы, а в черные, глянцево блестевшие туфли. И в комнате, куда он завел Михальченко, тоже все светилось чистотой — покрытый лаком паркет, чистые окна, ни пылинки на простой полированной мебели местного изготовления.

— Садитесь, — Кукин указал на кресло, подождал, пока Михальченко сел, и сам опустился в такое же. — Так что же это у вас за бюро?

Михальченко рассказал.

— Неплохо придумано, неплохо. Милиция не справляется.

— Что поделать, — сказал Михальченко. — Я мог бы взглянуть на плащ, Павел Никифорович?

— Это несложно, — Кукин вышел в другую комнату и вернулся с плащом, надетым на вешалку.

Повертев плащ, Михальченко подумал, что по описанию он совпадает с тем, которое дал сын Тюнена. Но это еще ничего не значило, таких импортных плащей могло быть тысячи.

— А в чем, собственно, дело? — спросил Кукин, аккуратно опуская плащ на диван.

— Мы ищем пропавшего человека. Он мог быть одет в этот или в такой же плащ. Павел Никифорович, в каком комиссионном вы купили плащ?

— Напротив главпочтамта, через скверик, знаете?

— Знаю. А у вас не сохранился ярлык, который комиссионщики прищивают к принятым вещам?

— Должен быть, — он открыл бар в серванте, взял деревянную шкатулку с резной крышкой и стал рыться в бумажках.

«Я бы этот ярлык давно выбросил, — подумал Михальченко, глядя как Кукин перебирает какие-то листки. — Господи, ну зачем он ему? Нет же, хранит! Вроде Остапчука».

— Вот, — протянул Кукин.

К ярлыку скрепкой была приколота какая-то белая картонка размером с два спичечных коробка, обернутая в прозрачный целлофан, на обороте он был прихвачен полосками лейкопластыря. На картонке красивым каллиграфическим почерком было выведено: «А(II) Rh + положительная. Каз. ССР, Энбекталды, ул. Жолдасбая Иманова, 26».

«Это же адрес Тюнена! — вспомнил Михальченко. — Но что за формула?»

— Что это? — спросил он Кукина.

— Видите прорезь в подстежке? Это карман. Видно владелец плаща сунул картонку туда, но промахнулся. А когда я отстегнул подстежку, она и выпала.

«Отставничок ты мой дорогой! — Михальченко готов был расцеловать Кукина. — А я, сукин сын, еще посмеялся над тобой, что бумажки собираешь!»

— Я могу взять это на некоторое время?

— Разумеется. Видите, хорошо, что я сохранил. Штабная работа приучила к бумагам относиться уважительно.

— Конечно!.. И еще один вопрос, Павел Никифорович: если нам понадобится, вы сможете приехать к нам с плащом? Для опознания.