Я считаю по 7

И понимаю, что это непритворная улыбка.

Я пойду по дороге вперед и постараюсь стать такой, какой меня хотели бы видеть мои родители.

Это не храбрость. Просто у меня нет выбора.

Ленора приводит меня к психологу, работающему с темой горевания. (Психолога зовут миссис Боде-Эрнст.)

Садясь на стул перед нею, я понимаю, что ни капельки не боюсь.

Ровно 7 букв.

Совпадение.

Еще недавно я многого боялась.

А сейчас мне кажется, что бояться особо больше нечего.

Ленора говорит:

– Сегодня будут только формальности. Судья побеседует с тобой наедине. Может быть, задаст тебе несколько вопросов. Надо будет оформить документы.

Миссис Боде-Эрнст улыбается, и я вижу, что она считает, будто это хорошие новости.

А может, она просто хочет меня подбодрить.

Я не разделяю ее оптимизма.

Психолог говорит:

– Начало – это всегда трудно. Я знаю, что ты многое пережила. Ты снова будешь ходить в школу. У тебя будут друзья. Ты и опомниться не успеешь, как снова будешь в самой гуще событий.

Может быть, рассказать ей о том, что на самом деле в школе у меня все было совсем не так радужно и что, не считая Маргарет З. Бакл, близкие друзья у меня появились, только когда я познакомилась с Маи и Куанг Ха и переехала в «Сады Гленвуда»?

Но я не хочу расстраивать психолога.

Откуда ей знать, что я никогда не бывала в гуще событий?

Мы с Ленорой снова идем в машину.

Ленора объясняет, что ответственность за меня будет нести судья.

Надеюсь, что судья окажется женщиной, и не белой, что она увидит меня и поймет, что, хоть я и не такая, как все, и даже странная (по классификации Делла Дьюка), я все равно чего-то да стою.

Теперь все решения принимает суд.

Видно, что Леноре очень неудобно передо мной.

Но она же не виновата.

Я хочу, чтобы она это поняла.

Я хочу сказать ей, что мне жалко ее. Но вместо этого я протягиваю руку и касаюсь ее руки.

Самыми кончиками пальцев.

Слова больше не нужны. Я вижу, что она поняла все и так.

В здании суда я иду в женский туалет.

Мне нужно немного побыть одной.

Зеркало над раковиной – не обычное стеклянное.

Плоская основа, а на ней – гладкая алюминиевая фольга, покрытая пластиковой пленкой.

Небьющееся зеркало.

Должно быть, тем, кто сюда попал, и так хватает невезения, зачем еще добавлять.

Я открываю рот и рассматриваю зубы.

На фоне темной кожи они кажутся очень белыми. Ровные, не крупные и не мелкие.

Но – не молочные.

Этого не скрыть.

Я закрываю глаза.

Я вижу маму, – она всегда улыбается, – и папу, такого сильного.

Я слышу их голоса, слышу все слова, которые они говорили мне с тех пор, как я себя помню, оберегая и защищая меня.

Может быть, они так тревожились обо мне, что позабыли о себе?

А может быть, жизнь – это бесконечная череда случайностей, и сама мысль о том, что от чего-то можно уберечься, – не более чем самообман?

В последние месяцы я поняла: хватит жить в мире теорий, нужно набираться опыта в реальной жизни.

Хотя, конечно, того опыта, что я получила, мне хватит до старости.

В присутствии судьи я постараюсь выглядеть бодро, а сама буду следить за собственным давлением и за другими важными показателями организма.

Известны случаи, когда вследствие стресса у человека развивалась кардиомиопатия – или, как еще говорят, разрыв сердца.

Глава 59

Делл готовился к бою.

Он повязал красный галстук. Надел костюм.

И впервые честно сказал начальнику, почему сегодня не придет на работу.

Он идет в суд по делам несовершеннолетних, потому что там слушается дело одного из его пациентов.

И никто не назвал Делла ленивым прогульщиком, наоборот: кажется, в голосе начальника прозвучало нечто вроде уважения.

А может, начальник просто зевнул.

Делл натянул брюки от костюма и с удивлением обнаружил, что они сошлись на талии.

Когда он надевал костюм в прошлый раз, брюки не удалось застегнуть на пуговицу и пришлось закалывать булавкой.

Брюки ясно свидетельствовали: он похудел. Правда, не настолько, чтобы вылезти из машины, припаркованной впритирку к грузовику, но все равно приятно знать, что живот стал убывать.

* * *

В то же самое время дальше по коридору, в квартире двадцать восемь, Патти решала, что ей надеть, и остановилась на белой шелковой блузке с вышитой на ней парой голубков. Блузка была из Вьетнама.

Черная юбка – из магазина уцененных товаров.

И красные туфли.

Голубки – это символ любви.

Черная юбка – в знак уважения к суду.

А красные туфли – это конечно же на счастье.

Вряд ли чиновники сумеют понять все эти знаки, но если вдруг, то наряд Патти должен в точности отражать ее намерения.

На другом конце города Маи сидела за партой и смотрела в окно. Шел урок истории.

Как несправедливо вышло.

Уж кому-кому, а ей следовало быть там.

Это же она все затеяла.

Стрелки часов, висевших на дальней стене, над головой учительницы, застыли на месте и не двигались целую вечность.

Учительница что-то твердила про Древний Рим, а Маи вдруг поняла, что в эту минуту для нее важно только одно: то, что происходит в центре Бейкерсфилда, в здании суда.

Когда прозвенел звонок, Маи точно знала, что делать.

Она объяснила секретарше, что в семье произошло нечто неожиданное.