Я уйду с рассветом

Меня разбудил чей-то смех. Все еще находясь во власти сна, я вытянул руку, но нащупал рядом с собой лишь пустую и холодную постель. Там, где раньше спала нежная теплая женщина, не было никого. Я перевернулся на спину, окончательно проснувшись, и почувствовал едкую горечь на языке.

Бледный свет холодного дня за окном рассеивало серое небо, контрастируя со снежным покрывалом на земле. Я положил руку на грудь и на миг представил, что вместо бьющегося сердца там лишь зияющая пустота. Но потом ощутил, как кровь пульсирует по его камерам. Кислота забурлила в желудке, и я, скинув одеяло, поднялся на ноги.

Одевался я механически, пока снова не раздался смех. Я перекинул подтяжки через плечи и выглянул в окно. Но никого не увидел.

Я пошел на кухню, где, тихо напевая, хлопотала мать. «Пуччини», — определил я, хотя мать фальшивила и местами вообще не попадала в мелодию. Я поцеловал ее в макушку, она протянула мне кружку с чаем.

— Мам.

— Тебе надо поесть, сынок.

В последнее время мой желудок не отвергал только чай. У меня совсем не было сил, и я чувствовал, как все больше слабею. Я понимал, что не имею права сдаваться, но кислота у меня в желудке никак не отступала. Я быстро опустошил кружку.

— Может, попозже поем. Где Оуэн и отец?

— Во дворе. Ночью опять шел снег, — улыбнулась мама.

Я шел по тихо скрипевшему снегу, проваливаясь по щиколотки. Я отыскал их по раскатам смеха: оба были за домом, поглощенные сражением. Дед кидал во внука маленькими легкими снежками. Оуэн в ответ швырял в деда комки снега, которые не держали форму и рассыпались. Рианнон с лаем носилась кругами вокруг этой парочки, подпрыгивая в воздух и норовя схватить зубами падающие снежинки.

Я загляделся на сына и не заметил летевшего в меня снежка, пока тот не угодил мне прямо в лицо. Смех и лай стихли одновременно, я вытер лицо рукавом тулупчика. Отец глядел на меня с деланым выражением невинности, а сын — раскрыв рот и округлив глаза.

Радость на его лице сменилась нерешительностью, и я внезапно вспомнил, как утром он тянул меня за рукав со словами: «Папа, папа, пойдем во двор, поиграем». А я отмахнулся от него и повернулся на другой бок.

Оживившись, я сказал себе: «Довольно!» Хватит упиваться горем. Я присел и слепил комок, достаточно крепкий, но не слишком, чтобы не причинить боль жертве. Вставая, запустил его и попал Оуэну прямо в грудь, снежок взорвался и окутал его облаком снежинок.