Я уйду с рассветом

Я откинулся на спину. Силы иссякли, сердце гулко билось, и мне не сразу удалось скинуть с себя труп. Я привстал, дрожащими руками снял ремень с шеи немца.

Потом я поднялся, но мне пришлось на минуту опустить голову — комната поплыла перед глазами. Придя в себя, я тут же начал методично продевать ремень в брюки. Застегнув пряжку, я протянул руку за люгером. Шарлотта молча приблизилась и отдала мне оружие. Глаза ее казались огромными, а лицо — бледнее лунного света.

Спрятав люгер в кобуру, я нагнулся, чтобы подобрать с пола нож и пистолет, который отдал Шарлотте. Она осмотрела его, проверив наличие патронов, кивнула и спрятала. Свой кольт моя спутница продолжала держать наготове. Теперь ее лицо вновь выражало решимость.

— Стрелять только в крайнем случае?

— Именно так. Наверняка на других постах тоже стоят солдаты. Как услышишь выстрелы, считай, что это сигнал к действию. — Я осторожно высунулся и всмотрелся в темноту, но увидел лишь пустой дворик и ровные ухоженные грядки с овощами.

Шарлотта поймала меня за руку.

— Рис. — Она вгляделась в мое лицо, но ничего не сказала.

— Я быстро вернусь, — пообещал я и, аккуратно высвободив руку из ее ладони, исчез в ночи.

В тени, отбрасываемой каменным строением, я крался на вопли, раздававшиеся из-за северо-восточного угла аббатства. С северной стороны часовых не было, и я понял почему, когда приблизился к пятну света, падавшего из открытой двери.

Изнутри доносились дикие животные крики, от которых у меня на затылке зашевелились волосы. Они прерывались мужскими голосами и хриплым хохотом. Не нужно было знать немецкий, чтобы понять, что все это значило.

Я присел и заглянул в дверной проем. Обзор мне заслонял солдат. Стоя с приспущенными штанами, он исступленно двигался и призывал товарищей последовать его примеру.

Я нырнул обратно в темноту. Меня выворачивало. Я попробовал острие ножа, отобранного у убитого немца. Заточенное, как бритва, лезвие легко скользнуло по подушечке большого пальца. Боли я не почувствовал, но на кончике лезвия осталась капелька крови.

Я глубоко вздохнул, вытер ладонь о брючину и расставил ноги пошире. Затем высунулся из-за дверного проема, накрыл ладонью рот солдата и, дернув его голову назад, молниеносно и уверенно полоснул ножом по незащищенному горлу. Прежде чем я успел завершить движение, из раны мне на руку брызнула кровь. Немец дергался, пока я оттаскивал его наружу и прятал в тени, но, когда я убрал ладонь с его рта, беззвучно свалился на землю.

Я схватил нож липкой рукой и развернулся к входу. Но там было пусто.

Двое других солдат были слишком заняты, чтобы обратить внимание на внезапное исчезновение компаньона или на мое появление на кухне. Один из них в ожидании своей очереди стоял в дверях кладовки. Он уже начал спешно расстегивать ремень, когда я схватил его сзади. Немец бросил возиться с ремнем, чтобы оторвать от себя мою руку, но я уже вскрыл ножом его глотку. Он свалился на пол, колотя ногами и булькая горлом. Последний из троицы, которого эти звуки отвлекли от грязного занятия, поднялся на ноги.

— Was ist das?[58] — вопросил он командирским тоном.

На груди нациста блестели ордена. Он попытался надеть брюки, болтавшиеся на уровне колен, но я помешал ему, вонзив нож в живот. Немец пронзительно завыл. Вскоре вой оборвался. Я вытащил нож и, схватив солдата за плечо, чтобы он не завалился назад, ткнул лезвие ему между ребер, прямо в сердце, — будто задул свечу. Насильник мгновенно умолк и обмяк. Я вытащил нож и отступил в сторону, давая телу упасть.

На каменном полу кладовки рыдала юная беременная монахиня. Я даже не попытался приблизиться к ней, пока она натягивала порванное облачение, и ждал, сидя на корточках в дверях. Девушка издавала звуки, напоминавшие плач раненого испуганного зверька.

— Ш-ш-ш. Тише, тише. Все хорошо. Они больше не причинят тебе зла.

Пуля, которая ударила в стену у меня над головой, доказала обратное. Выругавшись, я нырнул в кладовку. От последовавшего града пуль на пол полетели каменные крошки и загремела разбитая глиняная посуда. Я толкнул монахиню внутрь кладовки и прижал рукой к полу. Она сопротивлялась и причитала, но я с силой пригнул ее голову, чтобы уберечь от сыпавшихся на нас осколков.

И вдруг обстрел прекратился. Поднимаясь, я сунул окровавленный нож в сапог и вытащил люгер.

Справа и слева от дверного проема, ведущего на кухню, прятались двое солдат. Они судорожно перезаряжали оружие.

Я двинулся к двери, стреляя на ходу в обе стороны. Один из немцев выставил колено, и моя вторая пуля попала прямо в цель. Он свалился на землю, закричав от боли и сжимая поврежденную конечность, но я сосредоточился на его товарище, который возник в проеме с пистолетом в руке. Я открыл стрельбу, и две из трех пуль попали ему в туловище. Он рухнул, его пистолет со стуком ударился об пол.

Я наставил люгер на первого солдата. Тем временем он успел заслать патрон в патронник и направить оружие на меня. Мы уставились друг на друга поверх пистолетных дул. Было видно, что он с трудом терпит боль.