Яблочные дни. Часть I

Хенрика теснее сжала в ладони ключ, зубчики впились в кожу с алчностью льдяноклыков. Их отец, король Карл-Вольфганг, прожил солдатом — не мудрецом, он совершил ужасную ошибку, поменяв дочерей местами. Диана бы вышла за Лауритса и правила бы мудро, не так, как её испорченная младшая сестрёнка, что тайком присвоила субсидию — корона выдала её Лауритсу на нужды похода. И это только одно из множества её сомнительных, не делающих ей чести деяний. Да, Диану бы короновали королевой Блицарда, а в когти жирному ворона попала бы Хенрика и сгнила бы в них. И поделом, так?

Хенрика потёрла ребром ладони уголки глаз, сегодня счёт слезам был потерян. А ведь она попросила у герцога ви Ита ключ, чтобы успокоиться здесь, не показываясь Салисьо плаксивой и сопливой! Канцлер взялся устроить их прощание, и ему доставало такта не заговаривать о похищении принца снова. Какие бы его планы ни рушил отказ несговорчивой тётушки, она терзалась несказанно горше.

Хенрика замерла в середине комнаты, упершись носками туфелек в зёрна в ладонях неизвестной святой, и, зябко обняв себя за талию, огляделась кругом. Салисьо не узнать, как это — у камина нежиться в мехе волчьей шкуры и слушать с замиранием сердца, как девица-тролль добивается любви человека всеми правдами и неправдами, как великаны пророчат миру богов гибель, раскидывая в обряде свои испещрённые колдовской вязью зубы, как богиня Ингвильда торопится извести сватающегося к ней Изорга прежде, чем конец дней сделает то за неё. Салисьо не узнать, как это — прятаться в шкафу, воображая, что лишь хрупкая, отделанная бесполезной мозаикой дверца отделяет тебя от людоедки-ведьмы, рыскающей по чужим домам в поисках деток-ослушников. Салисьо не проведать, как это — на цыпочках взобравшись на приступок постели, отдёрнув занавеси, забраться к матери под одеяло и шёпотом доверить свои печали и чаяния.

Хенрика очнулась от скрипа под ступнями. Пресвятой Прюмме, она едва сама не забралась в кровать, путая зрелость и детство, нынешнее и былое, мёртвых и живых. По древнему поверью Тикты, соприкоснуться с местом, где принял смерть твой близкий, значит прочесть его, как след в снегу, как узор трещин во льду, как росчерк руны в кости великаньего зуба. Хенрика стояла у этого места — у постели в закатах алого атласа. Холод пронзал до кончиков пальцев, а тени водили зловещие хороводы по подолу серебрящегося снежной горстью платья.

Ты здесь ли, сестрица?…

Хенрика моргнула. За занавесями поднялся из небыли и тотчас осел в небыль силуэт спящей королевы, изящной, как ледяная фигурка.

Отчего ты не любила младшего сына? Отчего ты не отдала его мне, раз не любила?

Сердце гремело в ушах стуком рун о поверхность алтарного камня, тянущаяся к занавеси рука дрожала.

Здесь ли ты, Динхе?

Что проложило тебе сюда тропы? Любовь к сестре или упрёк за отнятое дитя, за солнечный бубенчик, чей звон начал тихнуть под толщей блицардского снега, чей звон не воспрянул под эскарлотскими травами и умолк навсегда? Твоя маленькая Рамона. Моя маленькая Рамона?

— Дева и Солнце Её, а тут-то вы что потеряли?!

Яльте вздрогнула, в этом рёве ещё звучали отзвуки ярости, днём обрушенной на развратницу, «сквернейшую тварь из живших и ныне живущих». Разворот, шаг вниз с приступка, реверанс, ни с кем досель бывшая королева не держалась столь почтительно.

— Приходила проститься с сестрой, ваше величество. Я уже ухожу. — Вытянув руки вдоль талии, Хенрика направилась к выходу, сама для себя солдат, которого враг застиг за вынесением с поля битвы павших. Застиг и оспорил правомерность этого дела.

— Ты рыщешь по моей земле, совращаешь моё окружение и справляешь свои грязные языческие обряды, призывая на мой дом своих северных демонов! — Стоявший до того на пороге, Франциско, пригнувшись, шагнул в комнату и захлопнул дверь. В халате, густо протканном золотом, он выглядел куда более огромным, чем в колете, ужимающем его жирные бока. Без головного убора кудри ерошились, как у Салисьо, и перед тем, как внутренне сжаться от страха, Хенрика испытала омерзение от схожести. — Знаю, они послушны тебе, скверна живёт в крови каждой женщины вашего поганого рода! Хотела спасти языческий скарб своей нечестивой сестры?!

Испуг, нет, ужас, залепил Яльте рот. И как бы сильно яльтийская суть, верность своему роду ни взывали отразить эти выпады, она не могла, не смела. Ей повиновались лишь ноги, делающие маленькие шажки назад, но колени дрожали. От Франциско её отделяло полкомнаты, но злость по обыкновению сталкивала эту громаду с места. Вдавив кулаки в бока, выставив вперёд большую косматую голову, он наступал, и смачные шлепки башмаков без задника звучали ударами бича по грешной плоти.

— Я сжёг его, сжёг его весь, как сжёг бы её порочные останки, а пепел бы разбросал по ветру! Ей не был ведом Бог, не была ведома верность, не была ведома любовь, а ведь она знала, как я желал бы любить её! Она с первой встречи отнеслась ко мне как к врагу, злая, бездушная, порочная сука!