Яблоня

Ей придется испытать этот ужас снова – когда уже Шарлинд бросится на нее, повторяя ее худший кошмар и оставляя в разуме липкое ощущение дежавю. Все повторялось снова и снова, как будто мир хотел окончательно добить ее.

Вальвейн рухнул, словно кукла. Ни слова, ни крика, лишь искаженное от боли лицо, а потом – ничего. Мир окрасился в красный, и она закричала. Закричала от ужаса, от осознания содеянного, закричала просто потому, что не могла ничего другого – лишь кричать, первобытно, не в состоянии остановиться. Отшатнувшись, она побежала, лишь бы не видеть этого.

Сколько она бежала, пока ветви избивали ее по лицу? Кровь заката капала с деревьев, затекая за горизонт, а она все бежала вперед, вперед, вперед, не разбирая дороги.

Она остановилась, когда прошла первая адреналиновая реакция «беги». Разум был в смятении, что делать дальше, она не представляла. Она убила его. Убила собственного мужа. Выстрелила ему в живот, и…

Или нет? Он ведь может быть жив! Нужно было вернуться. Найти его и вызвать скорую, как можно скорее, он ведь серьезно ранен! Они смогут найти их в лесу? Какие ориентиры она должна им оставить? Когда они шли сюда, она так увлеклась разговором, что не заметила, где проходила. Нужно вернуться…

Кристиан пошла обратно, но заблудилась в потемках. Она блуждала и блуждала в пугающем ночном лесу, пока не взошло солнце и она наконец не нашла их корзинку для пикника. Вальвейна там не было.

Зато была полоса – кровавая, тянущаяся по земле в сторону шоссе. Кристиан похолодела.

Она прошла по кровавым следам до самой дороги. Там они обрывались. Что случилось с ним дальше? Его нашли?

Он должен быть в больнице сейчас. Она обзвонит весь Кронфорд и найдет его. Но…

Почему он напал на нее? Почему ее любимый муж превратился в зверя, готового убить ее? Из-за того, что она раскрыла его измену? Это какое-то недоразумение…

Тогда она совершила ошибку, которую впоследствии так и не смогла себе простить. Она вернулась к корзине и спешно собрала все, что указывало на их пребывание. Затем тщательно перекопала всю окровавленную землю, прикрыв ее листьями и травой.

«С Вальвейном все будет хорошо», – думала она. – «Его уже нашли, его везут в больницу. Это какое-то недоразумение. Какая-то ошибка. Мы неправильно друг друга поняли. Я не хочу попасть в тюрьму. Не хочу, чтобы моя жизнь сломалась из-за ошибки».

В полиции она не стала рассказывать, что была в лесу вместе с мужем. Дождь, пришедший на следующий день, окончательно смысл все следы, и никто не узнал о ее преступлении.

Они действительно неправильно друг друга поняли, наконец осознала Кристиан. «Я все знаю», – сказала она тогда. Она имела в виду его отлучки. Он же решил, что она знает…

О том, что он был наркоторговцем. Причем, судя по данным Фледеля касательно их группировки, одним из крупнейших. Был ли их брак хоть когда-либо настоящим и искренним, или же Вальвейн был с нею только для того, чтобы держать руку на пульсе?

Но тогда она не знала ничего. Она обзвонила больницы, морги – его не было нигде. Даже по описанию не было никого похожего. Теперь она осознала, что его отвезли в другой город, а имени он не назвал. У него были причины прятаться от нее.

И она искала. Отчаянно, долго, не теряя надежды. Она знала, что он жив.

Но прошло полгода, и Вальвейна официально объявили мертвым. Прошло еще полгода, и Кристиан все чаще думала, что ее глаза – единственное, чему она может доверять – видели его в крови, без сознания. Ее глаза не видели его спасенного, в больнице. Шли дни, недели, месяцы, и она все сильнее убеждалась в том, что он действительно погиб. Убит. Ею.

Убийца.

Это слово впечаталось на подкорку, словно раскаленное клеймо, и она избавилась от всего, что напоминало ей о старой жизни. Продала дом, похоронила под слоем пыли вещи. Но это не спасло ее. Не спасло от безумия, слова, бесконечно крутящегося в голове.

Что спасло ее? Время. Время и вытеснение, особое свойство психики притуплять воспоминания. Она знала, что сделала. Но жизнь текла дальше. Несчастная, безэмоциональная, выключенная, но жизнь. Существование.

А потом начались убийства.

Кристиан подняла взгляд.

– Что, моя дорогая, теперь ты понимаешь, что от содеянного так просто не убежишь? Ты не глупа. Ты знаешь, что нашу встречу ты не переживешь.

Кристиан инстинктивно дернулась, и стул пошатнулся. Веревки впились в кожу; боль обожгла внезапно, нежданно, и она тихо зашипела.

– Я долго думал, как убью тебя, раз ты не попалась в ловушку в оперном театре. И знаешь, я нашел идеальный вариант.

Не обращая внимания на боль, Кристиан пыталась освободиться от веревок. Туго затянутые, они словно специально были такими грубыми, чтобы оставлять кровоточащие ожоги.

– Ты ведь служительница закона. Всегда желала ею быть. И я подобрал тебе максимально узаконенную смерть.

Нужно абстрагироваться от того, что он говорит. Как-нибудь ослабить веревки. Боль все нарастала, а узлы, казалось, только сильнее затягивались.