Яблоня

– Возможно, зря я в тебе сомневался, – Морган покачал головой, рассматривая результаты экспертизы.

Было дурно. Кристиан едва стояла на ногах, тупо уставившись в трещину в стене над головой шефа.

«Это неправда». «Это сон». «Это кошмар».

Мысли просто шли по кругу, не останавливаясь.

Но мысли эти не имели никакого отношения к реальности.

Веществом, содержащемся в заготовленных шприцах, оказался транквилизатор, найденный в крови убитых. Баллистическая экспертиза доказала причастность найденного оружия, пусть номера были сбиты, и отследить его полный контрабандный путь не удалось.

И самое худшее – никаких следов взлома ни на входной двери, ни на балконе, ни даже на окнах. Никто не мог тайно проникнуть в квартиру, чтобы подбросить ему эти улики. Как бы ей не хотелось доказать самой себе, что это неправда, Кристиан не могла придумать ни единого сценария, как эти вещи смогли оказаться у сержанта – теперь уже бывшего. Они проверили все, что могли.

– Мы уже объявили его в розыск, – продолжал Морган. – Если он попытается сбежать, в аэропорту – да где угодно, где засветятся его документы! – его сразу же задержат. Все банковские карты заблокированы. Ему не уйти. Как минимум двое причастных к этим убийствам у нас в кармане. Хорошая работа, Тайлер.

Он поднял глаза, вязко скользнув по ней взглядом.

– Мне сложно представить, каково это – осознать, что сумасшедший убийца, которого мы искали все это время, оказался твоим соратником. Тем более ты сказала, что подозревала нечто подобное. Это наверняка тяжело – постоянно путаться в догадках и понимать, что не можешь доверять собственному отряду.

Молчание – секундное, словно он не был уверен, стоит ли это говорить:

– Наверное, у тебя есть эта способность – видеть в людях внутреннюю гниль.

Нет. Не говори это. Не надо.

Резь в глазах. Попытка скрыть выступившие слезы.

Затошнило, и Кристиан покачнулась, не в силах справиться с накатившим отчаянием.

– Тебе нужно отдохнуть. Такое не часто случается.

Он не желал зла, он не знал, и все же лавина запрятанных глубоко воспоминаний захлестнула изнутри. Он сказал то, что она не хотела слышать.

Гниль.

Липкая жидкость на руках. Ветви мокрых деревьев, бьющих по лицу. Крик страха, отчаяния, нежелания верить в то, что происходит.

Отрицание. Такое же, как и сейчас.

Пожалуй, она слишком многое отрицала. Пряталась за маской и занавешивала простынями все, на что не хотела смотреть, и теперь даже сама не могла полностью осознать, что чувствует.

Видит бог, она не хотела ничего из этого. Если бы только можно было вырезать из ее жизни отдельные части, она покрылась бы шрамами, скрывшими за рубцами ее истинное лицо.

Морган сказал еще что-то, но к тому времени она уже потеряла возможность воспринимать хоть какую-либо информацию из внешнего мира. Кажется, он пытался выразить сочувствие, но о каком сочувствии может идти речь после того, что произошло? Пять новых выстрелов ее ночных кошмаров, и все – дело рук Фледеля Крайше. Как долго она пыталась убедить себя, что у нее нет оснований подозревать его?

Словно суеверная женщина, накидывающая платок на зеркало в комнате покойника.

Видеть в людях внутреннюю гниль. Неужели он тоже был гнилым?

Нет, нет, нет.

Кажется, она сказала Моргану что-то на прощание. Кажется, он разрешил ей идти. Кажется, она вызвала такси.

Имеет ли это смысл, если в конечном итоге, лежа на кровати и смотря в отвратительно белый потолок, она плакала?

Сколько дней он пролежал, пялясь в этот тошнотворно белый потолок? Ночь за окном сменялась днем, но сознание было словно поддернуто пеленой, и он не мог сосчитать переходы.

Его мучили жуткие боли. Если раньше он забывался в череде инъекций, то сейчас Ник отчетливо чувствовал, что гниет заживо – и это безумно его пугало. Вены чесались изнутри, словно внутри них ползали жуки. Зарывшись в подушку, он отчаянно выл, надеясь унять страдания – как физические, так и душевные. Ник был не один такой – периодически он слышал крики других пациентов, и оттого становилось лишь страшнее. Словно его заперли под одной крышей с садистами, измывающимися над всеми, кто находился под их властью.

Первые дни кололи питательные капельницы, потом – кормили. Еда была пресной и жидкой. Крикливые санитарки следили, чтобы он сожрал все до последней капли, а потом ставили противорвотные уколы, от которых снились кошмары. Ник ненавидел кошмары, но в тысячи раз сильнее он ненавидел это мерзкое чувство наполненного вязкой тиной желудка, от которого он больше не мог избавиться.

Потом были операции. Жуткое, страшное осознание того, что он понемногу лишается прогнивших кусков мяса, а на их месте остаются грубые швы, залитые зеленкой.

Он успел тысячу раз проклясть Клео, придумавшего весь этот план. Сейчас Ник мог быть у себя, и каждый раз, когда боль возвращалась, он уходил бы в свои бесконечные грезы. У него был бы босс – а сейчас нет никого.

А если бы и убили, все лучше, чем вот так.