Яблоня

Клео больше не приходил – а зачем ему? Ник уже отыграл свою роль в его плане, так же, как и всегда. Он ни на миг не поверил в слова о том, что все это было ради его же блага. Это существо, по воле случая являющееся его братом, никогда не заботилось ни о ком, кроме себя.

И Ник лежал один, кусая подушку, плача и в ужасе разглядывая самого себя – столь неприглядного при ярком свете белых ламп.

В один день все изменилось.

Медсестра принесла капельницу, привычным движением воткнув иглу в вздувшуюся, выделяющуюся вену. Врач как-то говорил Нику, что это обезболивающее, и парень никак не мог решить, что же хуже – если его обманывают или если без этого препарата он чувствовал бы себя еще хуже.

Но в этот раз все было иначе. Боль вдруг ушла – не полностью, оставаясь на задворках разума, словно белый шум, но больше она не перетягивала на себя все внимание, будто лоскутный кусок одеяла. Ник почувствовал вдруг что-то знакомое – ощущение, возникающее после очередной дозы, только в тысячи раз слабее. В тот день он наконец-то смог уснуть без сновидений.

С того момента ему стало легче. Он больше спал, меньше плакал и злился. Боль и страдания оставались, но они не были столь невыносимыми, что хотелось умереть. Только тогда ему в первый раз пришла в голову мысль, что жизнь может идти дальше. Он даже успокоился.

До тех пор, пока его воспаленный рассудок не вспомнил, что после случившегося он будет гнить в тюрьме. Тогда и случилась самая сильная его истерика.

Он закричал, голова была вся в огне. Вырвал иглу из вены, не обращая внимания ни на боль, ни на брызнувшую под давлением кровь, со злостью швырнул капельницу в стену, и банка с раствором разбилась вдребезги. Уже почти бросив иглу вслед, к осколкам, Ник вдруг остановился и начал истерично втыкать ее себе в бедро. Он уже не знал, отчего кричит сильнее, от боли или от отчаяния. Разворошив рану от иглы, он схватился за осколки – но мелкая стеклянная крошка впилась в окровавленные пальцы, и он вдруг выронил их, отшатываясь. Он не хотел умирать – но жизни впереди не оказалось.

Бросившись на дверь, Ник начал биться об нее, но та была заперта. Он понял вдруг, что все оставшееся ему время проведет вот так – взаперти, без возможности снова сбежать в грезы. И что сейчас – даже вполовину не так страшно, как будет в тюрьме. Ник знал, что происходит с его телом, а потому был практически уверен – он не переживет свой срок. Крики становились громче, Ник сползал по двери, и на ней отпечатывались все новые и новые кровавые следы.

Ворвались санитары; один ударил коленом по лицу, и Ник на секунду потерял сознание. Этого хватило, чтобы скрутить его и привязать к кровати. Он извивался и кричал, но тщедушных мышц не хватило, чтобы избавиться от пут; что-то вкололи, но Ник продолжал вопить, захлебываясь в собственных кровавых от удара соплях. Слезы текли ручьем, но вскоре он не смог сопротивляться препаратам, и скорее выключился, чем уснул.

Когда он очнулся, рядом с кроватью сидел доктор Бьерсен, заведующий отделением – редкий гость в этой палате, хотя и лечащий врач. Ник был готов к еще более мучительной боли, чем раньше, но ее не было. Странное ощущение, похожее на невесомость. Словно боль всегда была якорем, держащим его на земле, а сейчас он медленно устремлялся к небесам, не зная, за что заземлиться.

– Николас, – начал спокойным голосом доктор Бьерсен. Он всегда называл его Николасом – если бы он только знал, что на самом деле означает его прозвище! – Николас, вам стоит более уважительно относиться к самому себе. Ваше тело есть ваш храм.

Ник не ответил, пытаясь отвернуться – ремни, туго стягивающие все туловище, не позволили. Ему, жившему в слабом свете монитора в сыром подвале, не было дела ни до религий, ни до храмов.

– Мне нет до вас никакого дела, – вдруг сказал врач. Ник посмотрел на него – этого он не ожидал. Кажется, доктор Бьерсен был доволен оказанным эффектом.

– Вы преступник, – продолжил он. – Серьезный преступник, судя по тому, на что полиция готова, чтобы допросить вас. А уж учитывая, что за сохранность вашей жизни в дальнейшей перспективе еще и доплатили…

– Доплатили?! – Ник попытался сесть, но ремни только сильнее впились в грудную клетку, натирая язвы под смирительной рубашкой.

Только не его семья, нет. Только не Клео. Или, не дай бог…

– Не знаю уж, что на уме у капитана полиции, но пока вы под моим контролем, Николас, я не позволю вам лишать нас дополнительной прибыли. Пятьдесят тысяч на дороге не валяются, знаете ли.

Он встал, смерив Ника холодным взглядом.

– Вы выживете, Николас. Вам в скором времени станет лучше.

Это звучало, как приговор.

Хлопнула дверь, и Ник снова остался один. Все в том же белом пространстве, только кровь алыми соцветиями впиталась в простыни.

Пятьдесят тысяч. Ник точно не знал, сколько получает капитан полиции, но он был уверен, что это внушительная сумма. Явно не такая, которую потратят ради первого встречного наркомана. Возможно, даже солидно ударившая бы по финансам.

Он попытался вспомнить этого человека. Пустота.