Яд персидской сирени

Он смотрел, как она уселась на подоконник, крутнулась и выскользнула в окно. Бесшумно, как привидение. Вот только что была, а теперь уже нет. Закрыл глаза и попытался восстановить в памяти их разговор. Странная особа! Вера ни словом не обмолвилась, что в доме живет сестра. Володя, сиделка Лена и все, так, кажется, она сказала. Биография, однако. Убийца в семнадцать лет, психушка… Семь лет! Почему же он ни разу не навестил ее? Скотина. Похоже, они сбросили ее со счетов. Или все-таки деньги? Должно быть, то и другое. Стыдились, постарались забыть. Несчастная, никому не нужная девчонка. А что дальше?

Он вдруг сообразил, что мог расспросить ее о жене, о Володе, даже о себе самом… хоть что-то она знает? О том, что было семь лет назад.

Он попытался представить себе ее лицо и не смог. Блеск глаз, блеск зубов, короткие волосы, шепот. Интересно, они с Верой похожи? Сестры… Надо будет спросить.

Психопатка-убийца, ночной визит, тайна, недоговоренность… почему Вера ничего не сказала о ней? Нежданно-негаданно он оказался втянут в… заговор? Самый настоящий!

Он улыбнулся, вспомнив, как она уселась на подоконник, а потом соскользнула по ту сторону и исчезла. Взглянул на окно — там было пусто; слабо золотился новый день, и ветер шевелил занавеску. Он вдруг поймал себя на мысли, что, общаясь с этой девушкой, впервые за последние несколько дней не испытывал растерянности или стеснения, какие испытывал, общаясь с Верой и с Володей.

Татка! Надо же…

* * *

Она нажала на ручку двери, а вдруг. И о чудо! Дверь подалась! Эта шестерка Ленка забыла ее запереть. Татка, прислушиваясь к звукам из кухни — Лена готовила обед, — на цыпочках поднялась на второй этаж. Проскользнула в спальню Веры. Постояла, привыкая к полумраку. Спальня была выдержана в холодных голубых тонах: голубое шелковое покрывало на кровати, сине-белый ковер на полу, серебристо-голубые плотные шторы, через которые слабо просвечивало большое круглое окно. Татка усмехнулась — начудил отец! Осторожно ступая, она подошла к туалетному столику, уселась на обитый голубым атласом пуфик. Вздрогнула, увидев себя в зеркале. Не узнала. Бледная, бесцветная, никакая. Она открыла деревянную шкатулку с медным инкрустированным узором — там были бусы из слоновой кости с подвеской-слоником в золотой сбруе. Татка приложила бусы к себе. Ужас! Грубо. Открыла другую, из красной кожи с тисненым рисунком — фараоны и колесницы, уставилась. Кольца, браслет… похоже, тети Тамары — тяжелый массивный золотой, вроде того, что она стянула… Татка раздула ноздри и захлопнула шкатулку. Потянулась к маленькой перламутровой коробочке, открыла и замерла. Вытащила подвеску с синим камешком-каплей на цепочке белого золота, расстегнула замочек, надела. Рассматривала, приоткрыв рот, собственное отражение. Вспомнила, как отец за столом достал из кармана две одинаковые коробочки, обтянутые синим бархатом, протянул им… Вере и ей, Татке. Подарок на день рождения. Моим дорогим девочкам-водолейкам, пошутил. У нее, Татки, пятого февраля, у Веры двенадцатого, а праздновали вместе. Татка угрюмо усмехается — отец так хотел их подружить! А потом тетя Тамара выговаривала ему, что надо было посоветоваться, что рано ей

такие дорогие украшения. Верочка взрослая, ей семнадцать, а этой тринадцать, соплячка, нечего! Нет, одернула себя Татка, она не говорила «этой», тетя Тамара была хитрая, она говорила «Танечке». Рано Танечке такие вещи, мала еще, то ли дело Верочка. Вы, мужчины, ничего не понимаете. Да ладно тебе, отвечал отец, обе девчонки, обеим хочется, вон как радовались! Обе наши. Наши? Это как посмотреть. Тетя Тамара… Татке часто снилась большая женщина, стоящая спиной, с узлом волос на затылке… громадная, с широкими плечами, с громадным узлом волос или толстой косой вокруг головы… четкий силуэт напротив окна, стоит спиной, неподвижная, каменная… и вот поворачивается. Медленно, тяжело, трещит паркет… вот уже видна щека и мертвый взгляд…

Татка просыпалась в мокром поту и не могла отдышаться. В лечебнице была похожая докторша, такая же большая, с тяжелой поступью, с узлом волос. Она боялась ее до судорог, ее трясло от одного ее голоса…

Они обе носили подвеску — она, Татка, и Вера, сестрички-водолейки. Папины дочки. Вера и сейчас носит свою… значит, эта — ее, Таткина? Она прятала ее в своей комнате, в вазочке на туалетном столике… Они нашли ее и взяли себе… подлые! Татка смотрит на себя, на синюю каплю на груди, ей кажется, что она вернулась в прошлое и жив папа. Она услышала его голос: «Татка, у тебя совесть есть? Опять на тебя жалуются! Чучело мое родное, ну что мне с тобой делать?» У нее защипало в глазах…