Яд персидской сирени

Время от времени он набирал по мобильнику Добродеева, но тот кричал: «Извини, Христофорыч, сейчас не могу, опрашиваю свидетелей, перезвоню!» Монах только вздыхал, чувствуя себя брошенным. Он сунулся было к майору Мельнику с вопросом, но тот коротко бросил: «Не сейчас, Олег!» В который уже раз Монах пожалел, что не поехал с Добродеевым на пожарище. Сначала отказался, не желая видеть ни погибшего дома, ни любопытной толпы, ни жертв в черных пластиковых мешках, которых, по словам Добродеева, не успевают увозить «Скорые». Он решил, что обязательно сходит туда, чтобы проникнуться атмосферой эвента, но позже, когда все уляжется. Попросту испугался…

Ему пришло в голову, что, возможно, Анжелике что-нибудь уже известно. В этот самый момент Анжелике пришла в голову та же мысль, и мобильник Монаха взорвался маршем Мендельсона. Марш Мендельсона был ответом Монаха на желание друзей пристроить его в матримониальном смысле, типа: не дождетесь! Он схватил телефон и услышал возбужденный крик Анжелики:

— Олежка, у Мережко пожар! Мне звонила Любочка, это такой страшный ужас! Она так рыдала, не передать! К ним уже приходили из-за дяди Вити, его тоже убили! А потом взорвался газ! Весь поселок сгорел! Все погибли!

— Анжелика, подожди! — тщетно взывал Монах. — Что известно о пожаре? Кто выжил?

Но Анжелика не слышала. Она неслась вскачь, нагружая Монаха ненужными деталями про то, как рыдала Любочка, горел весь поселок, вопили сирены и убили дядю Витю. Монах смирился и замолчал. Положив телефон на стол, вполуха внимал возбужденному чириканью Анжелики. Дождавшись паузы, заорал:

— Татка живая?

На той стороне воцарилось молчание.

— Что? Анжелика, что?

— Олежка, ты только не волнуйся, по-моему, она…

— Кто выжил?

— Павел Терехин и Вера в больнице, с ожогами… Больше никого. Любочка говорит, Вера сильно обгорела и сломаны ребра, ее Паша вытащил на крыльцо. Ее любовник Володя погиб… он тоже был там. Представляешь?

— Кто опознал Татку? У них была еще домработница…

— Вроде она и опознала. Она ночевала дома, пришла утром. Паша вытащил Веру, она еще не пришла в себя. А Татка осталась. И Володя остался. Паша тоже обгорел, но не сильно…

— Память не вернулась?

— Память? — Анжелика запнулась. — Не знаю, Любочка не сказала. Что ты теперь будешь делать?

— В каком смысле? — не понял Монах.

— Ну, расследование… что теперь будет?

— Какое расследование, ты чего, Анжелика? Финита.

— Жорик говорил, что это плохо кончится, помнишь? Хорошо хоть тебя там не было. Это судьба, Олежка. Верь, не верь, а судьба все-таки есть. Смотри, старый Мережко бросил жену, а она бросила его с ребенком, а ребенок вырос и убил человека. А теперь и сам… то есть сама.

— Может, ее не было дома?

— Нашли двоих. Володю и ее…

— Отчего взрыв, Любочка не сказала?

— Олежка, я же говорю: газ! В новостях все время говорят, что надо осторожно. Я Жорику уже всю голову проела: ставишь чайник на огонь — следи! А он вскипит, и огонь гаснет, а газ идет. А ему по барабану.

— Спасибо, Анжелика. Держи меня в курсе.

— Конечно! — заверила Анжелика. — Я тебе первому позвонила. Сейчас наберу Жорика.

Глава 37. Прощание

Она пришла в себя и открыла глаза. Ее держали за руку, она чувствовала тепло чьей-то ладони и чье-то теплое дыхание.

— Верочка! — обрадовался мужчина, целуя ей руку. — Слава богу!

— Что случилось? — Она не узнала свой голос. Потрогала лицо, отдернула руку, почувствовав повязку. — Это… больница?

— Больница. Взорвался газ… ты не помнишь?

Она задумалась. Сказала после паузы:

— Помню взрыв. Когда это случилось?

— Позавчера.

— А кто… — Она запнулась.

— Татка и Володя погибли…

Она закрыла глаза, пробормотала:

— Я устала… не хочу… иди.

— Я приду еще, — сказал Паша. — Отдыхай. Все будет хорошо. Все уже позади. Кстати, к тебе рвется Люба, секретарша. И Лена приходила…

Он постоял на пороге и, не получив ответа, вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

…Он пришел еще раз, под вечер. Она лежала с закрытыми глазами. Он сел на табурет у изголовья кровати. Оба молчали. Потом она спросила:

— Зачем?

— Убили дядю Витю…

— Убили? Кто?

— Они думают, что ты. — Паша понизил голос, теперь он почти шептал. — В тот вечер, до пожара. Вчера приходил следователь, хотел поговорить с тобой. Понимаешь, когда я тебя вытащил, я был совсем плохой, отключился. Лена тебя опознала, говорит, Вера, подвеска ее, синий камешек. А сестра ее… сгорела. Это не я. Они все решили сами. Он все время повторял: ваша жена, Вера Владимировна, а я смолчал. А потом я тоже повторил раз, другой… Я сказал, мне удалось вытащить Веру… Он расспрашивал про дядю Витю… они уверены, что это ты его. Он придет снова. Люба сказала, что на месте убийства нашли улику против тебя, с ней тоже говорили. За несколько дней до убийства ты набросилась на него, исцарапала лицо. Они и это знают…

— Господи… я не убивала его! Хотела, но не смогла бы… Они ничего не могли найти, я не была там. Следак врет, они всегда врут, чтобы заставить признаться. — Она закрыла глаза. — Так этому гаду и надо!

— Ты помнишь, как я тебя тащил? — спросил Паша. — Бог с ним…

— Нет. Ты меня спас?