Яд персидской сирени

— Не знаю. За тебя… возможно. За себя? Не знаю. Наверное. Я был лишним. Он занял мое место, он бы никогда не позволил мне вернуться. Они оба не позволили бы. Меня слишком долго не было. Считай, что это интуиция, паранойя, шестое чувство… не знаю! Многое нельзя выразить словами… Представь себе, что ты просыпаешься в незнакомом месте и понимаешь, что это больничная палата. Ты ничего не помнишь! Ты не помнишь даже своего имени. Ты видишь раскрытое окно, потолок, капельницу… все! Это твой новый мир. Как ты попал сюда, ты не знаешь. Ты думаешь, что это случилось вчера. То, что прошло девять месяцев, становится потрясением. Моя жизнь остановилась в прошлом августе. Это страшно. И проклятая память… ее просто нет! Пусто. Я был беспомощен, как… как… не знаю! Слепой котенок! Я цеплялся за нее, я любил ее за то, что она была рядом… доктор сказал, что она не отходила от меня… понимаешь? Сейчас я думаю, что она просто боялась, что я приду в себя и вспомню… что-то, она хотела присутствовать. Почему? Не знаю. Чтобы принять меры… не знаю, не хочу думать об этом. Тогда я был ей благодарен, я целовал ей руки, я был ее вещью, я готов был подохнуть за нее… Страшно. Ты не знаешь, кто друг, кто враг, ловишь взгляды, интонацию, жест… И только потом начинаешь понимать: что-то тут не так. Ты видишь их вместе, они замолкают, когда ты входишь, друг прячет глаза, жена фальшиво щебечет… Мы говорили о всякой ерунде, когда я спрашивал о работе, они меняли тему, уходили от ответов под предлогом, что я слаб, болен, мне нужно прийти в себя. Они отодвинули меня от друзей, никто ни разу меня не навестил, даже Люба. Она сказала, что пыталась, но Вера не позволила. Не сразу я понял, что это домашний арест, и что будет дальше — одному богу известно…

— Ее уже нет… Прости их.

— А ты простила?

— Не знаю… раньше я ее ненавидела, а сейчас… Не знаю.

Они помолчали.

— Думаешь, прокатит? — спросила Татка.

— У нас нет выбора. Если хочешь, можем попозже развестись. Поделим бабки и вперед. Я не настаиваю на совместном проживании. То есть я не против, если ты не против… — Он ухмыльнулся, прижал к губам ее забинтованную руку. — Больно?

— Не очень. Я не против…

— Кстати, Люба намекнула, что ты собиралась продать бизнес… не передумала? Она рассказала мне много интересного про компанию, про дядю Витю, про семейство Мережко, выложила все сплетни и слухи. Ввела в курс, так сказать. Я находка для окружающих, я ничего не знаю и не помню. Полый сосуд, куда можно налить что угодно, смешать, взболтать, добавить соли и перца… По-моему, нас связывает больше, чем служебные отношения, она так на меня смотрела… — Он хмыкнул.

— Она тебя не узнала?

— Я сам себя не узнаю. Хотя утверждение некорректно — я себя попросту не помню. И в этом есть своя прелесть: ты не обременен прошлым. Она сказала, у меня даже голос изменился. Ты ничего не помнишь о своих обязательствах, о сотворенных подлостях и предательствах и можешь начать с чистого листа. Ты снова можешь выбирать. Как сказал мой погибший друг Володя, меня перекроили и сшили заново, и теперь я новый человек. Я молчал, в основном говорила одна Люба. — Он усмехнулся. — Так что с бизнесом? Продаем или оставляем?

— Не знаю… нет, наверное. Я в этом ничего не понимаю. А ты?

— Я не против избавиться. Я бы вообще рванул отсюда подальше… в кругосветное путешествие, например. На пару лет. Или нет, нашел бы тихий уголок, где много зелени, речка под горой, завел бы собаку…

— Как в твоих снах?

— Как в моих снах. — Он помолчал. Потом сказал: — Мне больше не снятся сны… наверное, досмотрел до конца. Из чего можно заключить что история моей бессознательной жизни закончилась и в конце поставлена жирная точка. Кем-то. Я вернулся из мира параллельного в мир реальный, что жаль, так как он был убедительнее и красочнее настоящего. Я многое отдал бы, чтобы вернуться туда, но… увы.

— А твоя память?

Он покачал головой. Они снова помолчали.

— Сирень… сгорела? — спросила Татка.

— Не знаю. Даже если сгорела, мы посадим новую. Кстати, нужно подумать о жилье. Люба сказала, что есть городская квартира, о которой Вера не знала. Обещала принести ключ — он хранился в моем рабочем столе, она его забрала. Подозреваю, время от времени я сбегал туда от тягот семейной жизни. Эту часть своей биографии я не против вспомнить.

Татка рассмеялась.

Они еще долго шептались, строили планы, вспоминали… им было что сказать друг дружке…

Когда через час примерно он поднялся, сказав, что утомил ее и ей нужно отдохнуть, Татка вдруг сказала:

— Она не бросилась на меня с ножом, она просто держала его в руке. Она кричала: «Убирайся!» Понимаешь, она хотела, чтобы я ушла…

— Кстати, что ты там делала? Подслушивала?

— Я хотела знать, зачем пришел Володя. Так же, как и ты… твоя дверь была приоткрыта. Я все время боялась, что меня увезут, что я опять попаду в психушку. А она увидела меня и бросилась… Я шарахнулась от нее, побежала к себе, и тут сразу взрыв! Больше я ничего не помню. Вспышка — и больше ничего. Я думаю, она не хотела, чтобы я была там… она не хотела, чтобы я погибла. Не понимаю…