«Якорь спасения». Православная Церковь и Российское государство в эпоху императора Николая I. Очерки истории

В результате активных «противораскольнических» мер правительства, не допускавших появления у староверов беглых священников, последователи древлего благочестия оказались в чрезвычайно сложной ситуации, не имея возможности полноценно реализовывать свои религиозные нужды. Только с 1832 по 1837 гг. у староверов было насильственно взято и отправлено в распоряжение православных епископов более 50 беглых священников. Показательно, что основная часть дел о них, давших повод к требованию их высылки в места прежнего (легального) служения возникла в результате совершения ими крещений и браков староверов, которые официально (согласно приходским книгам) числились православными[467]. Впрочем, понимание того, что они в будущем могут остаться без духовенства, пришло к старообрядцам-поповцам задолго до 1837 г. Уже пятью годами ранее (в начале 1832 г.) в Москве на Рогожском кладбище состоялся Собор, на котором обсуждался вопрос о том, стоит или нет принимать единоверие. В результате старообрядцы пришли к решению, что только старая вера непреложна и истинна и лишь она дает жизнь и вечное спасение. Испытывая крайнюю нехватку священников, Собор установил заочную исповедь, предоставил монахам («чернецам») право исповедовать, причащать и даже постригать в монашество. Доходило до того, что некоторые иноки венчали свадьбы, самовольно расширяя свои полномочия

[468].

Нетрудно представить, что с течением времени подобные «расширения полномочий» приблизили бы поповцев к беспоповцам, а не желавших отказываться от священства – к единоверию. Дабы избежать подобного развития событий, старообрядцы-поповцы первоначально попытались добиться у властей разрешения принимать, как было ранее, беглых клириков господствующей Церкви, питая необоснованную надежду на то, что «сильные люди» в Петербурге им покровительствуют. Подложные указы о свободе «раскольнического» богослужения стали распространяться среди староверов с 1835 г.[469]

. Однако реальность стала непреодолимым препятствием к утверждению подобных слухов. В староверах власть продолжала видеть политически неблагонадежных подданных, не желая отличать даже тех из них, кто своей деятельностью на благо государства заслужил награду. Так, в начале 1840-х гг. московские купцы Рахмановы, представленные к орденам (в то время уже не дававшим права на дворянство), не получили ожидаемой награды[470]. «Некоторые видят в раскольниках демократическое направление, – замечал в этой связи П. И. Мельников, – напротив, раскольники очень любят разные знаки отличия, а дворянами, находящимися в среде их, всегда гордились и теперь гордятся. Слово “боярского рода” у них много значит»

[471].

Политическая ошибка властей, видевших в староверах «тайных мятежников», приводила к тому, что борьба с расколом рассматривалась в качестве важнейшей из отраслей государственного управления. Государственная опасность, якобы исходившая от старообрядцев, утрировалась, заслоняя действительные значение и смысл действий сторонников древлего благочестия. Правительство стояло на точке зрения профессора Московского университета и редактора журнала «Телескоп» Н. И. Надеждина, составившего «Записку о расколе», и утверждавшего, что исправление книг, предпринятое Патриархом Никоном в XVII веке, «было только поводом к волнению народа, приготовленного разными другими обстоятельствами». Профессор утверждал, что возникший на государственной почве раскол «вдался в крайнюю степень уклонения от всякого гражданского порядка». Действовавшие в соответствии с этими представлениями николаевские чиновники навязывали «раскольникам» республиканские и коммунистические тенденции[472]

.

Получалось, что «раскольники» – анархисты, подкапывающиеся под здание российской имперской государственности, потакать которым значит содействовать разрушению страны. Таким образом, стремление поповцев получить своего епископа неизбежно воспринималось правительством как политическая в большей степени, чем религиозная задача. Чем сильнее становились репрессии против раскола, тем более распространялись в старообрядческой среде всевозможные рассказы о существовании где-то за границей древлего благочестия и «правильно верующего» царя. С 1833 между старообрядцами получили хождение т. н. Иерусалимские письма, в которых эти слухи подтверждались рассказами «очевидцев». «Если б Иерусалимские письма не были благовременно распространены, если бы посредством их старообрядцы не узнали, что и вне России может существовать и существует их “древлее благочестие”, – полагал П. И. Мельников, – по всей вероятности, появление в австрийских пределах белокриницкой иерархии было бы встречено ими с крайним недоверием»[473].