Янка Дягилева. Жизнь и творчество самой известной представительницы женского рок-андеграунда

Третий куплет раскрывает значение термина, озаглавившего песню: «Ангедония – диагноз отсутствия радости». Далее видим два оксюморона: «Антивоенная армия антипожарный огонь». Армия, сражающаяся за мир, абсурдна, так как она является катализатором и провокатором войны, как и огонь – причиной пожара. Замкнутый круг. Отсутствие радости порождает ангедонию, которая становится причиной несчастья. Затем вновь возникает мотив смерти, но не суицида, а убийства, где убитый не совершает выбор, в отличие от убийцы, но вынужден смириться с безысходной ситуацией: «Сатанеющий третьеклассник во взрослой пилотке со звёздочкой / Повесил щенка подрастает надёжный солдат»[65]. Отметим, что жестокое и хладнокровное убийство животного совершает именно ребёнок, который саркастически сравнивается с солдатом. Бессмысленность и абсурдность этого действия, убийства ради убийства, выводит на первый план образ жестокого мира.

В предприпеве возникает предложение сравнить, что трагичнее – забытие или страдание: «А слабо переставить местами забвенье и боль / Слабо до утра заблудиться в лесу и заснуть»[66]. Чтобы получить ответ на этот вопрос, необходимо попасть в экзистенциальную ситуацию, поставив под угрозу свою жизнь.

В припеве через городской пейзаж представлено внутреннее состояние и переживания лирического героя – ощущения лишённости, невозможности радости в негативной и враждебной действительности: «Забинтованный кайф, / Заболоченный микpоpайон».

В четвёртом куплете видим контраст: «Рассыпать живые цветы по холодному кафелю». Затем вновь возникает мотив смерти: «Убили меня значит надо выдумывать месть». На роль мстителя предлагается «герой»: «История любит героев история ждёт тебя / За каждым углом с верным средством от всех неудач». Здесь вновь обнаруживаем гротеск – мститель, который сам выдумал мотивы для своих действий, обретает статус героя.

В предприпеве вновь сменяются темп и тональность. Минорные аккорды сочетаются с мажорными, а в тексте возникают светлые образы и мотивы любви и всепрощения: «Как бы так за столом при свечах рассказать про любовь / Как бы взять так и вспомнить что нужно прощенья просить». Однако в припеве любовь и всепрощение обличаются, превращаясь из искренних чувств в строгие религиозные постулаты («Православная пыль»), отталкивающиеся от грехов Содома: «Ориентиры на свет соляные столбы». Вероятно, эти образы можно трактовать как прогнозирование скорого наказания греховного урбанистического мира СССР. Анализируя финал откровения лирического героя в песне «Ангедония», обнаруживаем, что, вероятно, причинами «диагноза отсутствия радости» являются рефлексия и мучения совести по поводу деяний не только героя, но и человечества в целом: «Жpать хвою пpошлогоднюю гоpькyю гоpькyю гоpькyю… / Ангедония».

В финале песни слышим крик страдающего больного, беспрерывно повторяющего название своего мучительного диагноза: «Ангедония, ангедония, ангедония…»

Нюркина песня (1989)

«Нюркина песня» написана 19–20 марта 1989 года в Новосибирске. Однажды Янка пришла в гости к Нюрычу (Анне Волковой) и застала её в состоянии депрессии, катализатором которой стали неудачи на любовном фронте. Дягилева вышла покурить на лестницу, где и написала эту песню. Но исполнялась она редко, зато совместно с Анной Волковой (Владыкиной).

Аккомпанемент представлен перебором на акустической гитаре, а вокальная партия напоминает русскую народную песню. С фольклором связаны и образы, и мотивы.

Действие происходит в доме, где гадает печальная девушка: «Разложила девка тряпки на полу / Раскидала карты-крести по углам / Потеряла девка радость по весне / Позабыла серьги-бусы по гостям».

Во втором куплете в палитре преобладает белый цвет. Но он не связан с позитивными образами. Мир уже не радует героиню («По глазам колючей пылью белый свет»), как и творчество («По ушам фальшивой трелью белый стих»). Пейзаж сравнивается с ветхим предметом гардероба: «По полям дырявой шалью белый снег». Даже сон не восстанавливает силы: «По утрам усталой молью белый сон».

В третьем куплете видим, что предметы интерьера дома словно сочувствуют печали лирической героине: «Развернулась бабской правдою стена / Разревелась – раскачалась тишина». Однако общество её не понимает, оскорбляя слухами: «По чужим простым словам как по рукам / По подставленным ногам, по головам».

В четвёртом куплете мы вновь окунаемся в скромное, но уютное пространство: «А в надтреснутом[67]

стакане старый чай / Не хватило для разлёту старых дел / Фотографии там звёздочки и сны / Как бы[68] сделать чтоб всем было хорошо».

Далее возникают мотивы потери воспоминаний («Всё что было, всё что помнила сама / Смёл котейка с подоконника хвостом») и сватовства («Приносили женихи коньячок / Объясняли женихи, что почём»)[69].

В пятом куплете действие переходит из дома на морозную улицу: «Кто под форточкой сидит – отгоняй / Ночью холод разогнался с Оби / Вспоминай почаще солнышко своё».