Иди, вещай с горы

Габриэл был всем для матери. Не появись он на свет, Флоренс могла бы рассчитывать на день, когда она избавится от неблагодарного труда, подумает о своем будущем и займется его устройством. Ей было пять лет, когда родился Габриэл, и стало ясно, что никакого будущего у нее нет. Оно могло быть только у Габриэла – ему, ребенку мужского пола, все приносилось в жертву. Правда, мать не считала это жертвой – она лишь следовала жизненной логике. Флоренс – девочка и, значит, со временем выйдет замуж, родит своих детей, у нее появятся обычные женские обязанности, так что жизнь с матерью в хижине – прекрасная подготовка к этому будущему. А Габриэл – мальчик, и когда-нибудь ему придется выполнять мужскую работу, и потому его надо кормить мясом, когда оно есть в доме, покупать одежду, когда есть деньги, и всячески угождать ему, чтобы он знал, как строить семейные отношения в браке. Ему нужно ходить в школу, хотя Флоренс хотела этого больше, чем брат, и, если бы он не родился, у нее мог бы быть шанс. Каждое утро Габриэла со шлепками дочиста отмывали и посылали в школу, состоявшую из одного класса. Школу он ненавидел, и в ней, насколько могла судить Флоренс, ничему не выучился. Габриэль частенько прогуливал и озорничал с другими мальчишками. Почти все соседи и даже некоторые белые приходили жаловаться на его проделки. Тогда мать выбегала во двор, срезала с дерева прут и хлестала сына. Флоренс была уверена, что такую порку не выдержал бы ни один другой парень и перестал бы проказничать – слишком часто она повторялась. Однако Габриэлу все было нипочем, хотя во время порки он вопил, как резаный, и при виде матери с прутом заранее начинал подвывать, повторяя, что подобное больше не повторится. После наказания Габриэл даже не успевал натянуть штаны, как его с мокрым от слез и пота лицом заставляли становиться на колени рядом с истово молящейся матерью. Она просила и Флоренс молиться, но та никогда по-настоящему, сердечно не молилась за брата. Надеялась, что Габриэл сломает себе шею. Или зло, не побежденное материнской молитвой, поглотит его целиком.

В то время Флоренс и Дебора – они подружились после «несчастного случая» с Деборой – испытывали ненависть к мужчинам. Глядя на Дебору, мужчины видели только непривлекательное, оскверненное тело. В их глазах вспыхивал недобрый, похотливый интерес к тому, что произошло той ночью в поле. Та ночь лишила ее права считаться женщиной. Ни один мужчина не мог приблизиться к ней с честными намерениями, ведь она была живым укором – себе, всем чернокожим женщинам и чернокожим мужчинам. Будь Дебора красавицей и не веди себя так скромно, она сумела бы с пользой для себя эксплуатировать образ изнасилованной жертвы. Женщину в ней не видели, зато с удовольствием увидели бы шлюху, что могло стать для нее источником наслаждения – животного, таинственного и более волнующего, чем испытывала обычная женщина. Мужчины смотрели на Дебору с вожделением, которое ее лишь раздражало – ведь оно относилось не к ней, а к позорному событию в ее жизни. Что до красавицы Флоренс, то она не отвечала на призывные взгляды чернокожих мужчин, потому что не испытывала никакого желания сменить материнскую хижину на другую – не лучше прежней. Зачем рожать детей и постепенно погружаться под тяжестью труда в то, что можно назвать общей могилой? Поведение Флоренс укрепляло в Деборе ужасное убеждение, которому нечего было противопоставить: все мужчины одинаковы, их мысли не поднимаются выше пояса, и существуют они, только чтобы удовлетворять на телах женщин свои животные и унизительные потребности.

Однажды в воскресенье при большом стечении народа, когда Габриэлу исполнилось двенадцать лет и его должны были крестить, Дебора и Флоренс, стоя у реки, наблюдали за мальчиком. Габриэл не хотел, чтобы его крестили. Это пугало и злило его, но мать настаивала, повторяя, что он достиг возраста, когда надо самому отвечать за грехи, – она не станет увиливать от ответственности, возложенной на нее Господом, и сделает все, чтобы из сына вырос достойный человек. У реки под палящими лучами солнца прошедшие исповедь взрослые и дети такого же возраста, как Габриэл, ждали своей очереди войти в воду. В реке по пояс в воде стоял в белом облачении священник, окунавший всех поочередно, и, удерживая в воде головы людей, задерживающих на это время дыхание, взывал к Небесам: «Я крещу тебя в воде, но Идущий за мной будет крестить тебя Духом Святым». Потом люди поднимали головы с залитыми водой глазами и отфыркивались, а когда их вели к берегу, священник кричал вслед: «Идите и больше не грешите!» Осененные благодатью, они выходили на берег, где собравшиеся встречали их барабанным боем. У самой воды стояли остальные священнослужители, они накидывали на новообращенных полотенца, а затем тех разводили по палаткам – мужским и женским, – где можно было переодеться.