Иди, вещай с горы

И вот Габриэл в старенькой белой рубашке и коротких полотняных штанишках подошел к воде. Его осторожно завели в реку, в которой он часто плескался нагишом. В тот момент, когда священник погрузил его с головой в воду со словами Иоанна Крестителя, Габриэл стал брыкаться и фыркать, чуть не сбив с ног святого отца. Сначала все решили, что так на нем проявилась сила Господня, но, когда, поднявшись, мальчик продолжал брыкаться с закрытыми глазами, стало ясно, что он наглотался воды и злится. Прихожане не могли сдержать улыбки, но Флоренс и Дебора стояли с каменными лицами. В свое время Флоренс тоже была в бешенстве, наглотавшись по неосторожности илистой воды, однако она сдержалась – не фыркала, не плевалась и не кричала. А Габриэлу на это духу не хватило, и теперь он, разъяренный, взбирался на берег; но особенный гнев – такого раньше она не испытывала – у Флоренс вызвала его почти очевидная нагота. Габриэл весь промок, и тонкое белое бельишко казалось еще одной кожей поверх черного тела. Флоренс и Дебора переглянулись, пение верующих заглушило рев Габриэла, и Дебора отвела глаза.

Много лет спустя, когда Дебора и Флоренс стояли вечером на крыльце дома Деборы, мимо по залитой лунным светом дороге проковылял, шатаясь, в облеванной одежде Габриэл, и Флоренс выкрикнула: «Ненавижу его! Ненавижу! Большой черный потасканный кот!» А Дебора возразила ей: «Ты ведь знаешь, дорогая, что Господь учит нас ненавидеть грех, а не грешника».

В 1900 году Флоренс исполнилось двадцать шесть лет, и она навсегда покинула родной дом. Поначалу намеревалась дождаться смерти и похорон матери, которая тяжело болела и не вставала с постели, но потом вдруг осознала, что ждать больше не может. Флоренс работала кухаркой и горничной в городе в большой семье у белых, и как раз в тот день хозяин вознамерился сделать ее своей наложницей. Это переполнило чашу терпения, и Флоренс поняла, что жизнь среди этих уродов пришла для нее к закономерному концу. В тот же день она рассталась с хозяевами и на деньги, скопленные понемногу хитростью, бессердечием и экономией, купила железнодорожный билет до Нью-Йорка. Пылая гневом, мысленно повторяла: «Я всегда могу сдать его. Еще неизвестно, поеду ли я». Но в душе знала, что теперь ничто ее не остановит.

Прощание с родным домом и многие другие воспоминания будто витали у кровати Флоренс в последние дни. В то утро солнце закрыли свинцовые тучи, и в окно было видно, что по земле стелется туман. Пробудившаяся от сна мать лежала в постели и уговаривала Габриэла, который пропьянствовал всю ночь и теперь еще был под хмельком, одуматься и прийти к Богу. А Габриэл, преисполненный смущения, боли и чувства вины, как было всегда, когда он осознавал, что мучает мать, стоял перед зеркалом, опустив голову и застегивая пуговицы на рубашке. Мучительное состояние похмелья становилось особенно невыносимым, когда мать укоряла его. Флоренс понимала, что разомкнуть рот не в его силах: брат не мог сказать «да» матери и Богу, но не мог произнести и «нет».

– Дорогой, – говорила мать, – не дай умереть своей старой матери, пока не посмотришь ей в глаза и не пообещаешь, что она увидит тебя в расцвете славы твоей. Слышишь, сынок?

«Ну вот, сейчас глаза брата наполнятся слезами, – с презрением подумала Флоренс, – и он поклянется «стать лучше». Такое обещание он регулярно давал с самого крещения.

Флоренс поставила сумку посреди ненавистной комнаты.

– Ма, я уезжаю, – сообщила она. – Уезжаю сегодня утром.

Неожиданно Флоренс разозлилась на себя, что не сделала этого вчера вечером, тогда у них было бы достаточно времени на слезы и споры. Но вчера она боялась, что сдастся, а сейчас времени было в обрез и на уговоры его просто не хватит. Перед ее мысленным взором возникли большие белые часы на вокзале, их стрелки непрерывно двигались.

– Куда ты собралась? – резко спросила мать. Флоренс знала, что та все поняла, причем задолго до этого момента. Мать не могла не догадываться, что такой день когда-нибудь настанет. Во взгляде, с которым она смотрела на сумку дочери, сквозило не удивление, а скорее настороженность. Ожидаемая опасность вдруг стала реальностью, и мать мучительно искала способ сломить волю дочери. Флоренс уловила ее намерение, и это придало ей силы.

Габриэл, толком не расслышавший заявление Флоренс, был рад тому, что случилось нечто, переключившее внимание матери, однако изменившийся тон ее голоса заставил его опустить голову, и тогда он увидел дорожную сумку сестры. И Габриэл повторил вопрос матери:

– Да уж, девушка. Так куда ты едешь?

– В Нью-Йорк, – ответила Флоренс. – У меня и билет есть.

Мать не спускала с нее глаз. Воцарилась тишина, а потом Габриэл испуганно проговорил:

– Когда ты это решила?

Флоренс даже не посмотрела на него. Взгляд ее был устремлен на мать.

– Я купила билет, – произнесла она. – Еду утренним поездом.

– Ты уверена, что поступаешь правильно? – тихо спросила мать.

Флоренс напряглась, прочитав в глазах матери насмешливую жалость.

– Я уже большая девочка. И знаю, что делаю.