Идолы театра. Долгое прощание

Воистину, срабатывает пословица: «Что русскому хорошо, то немцу смерть», – и наоборот: что немцу хорошо, то русскому – смерть. Учитывая, что русский человек сохранил яркие черты метафизики традиции и модерна, храня живую культурно-историческую память, он в глобальном мире оказывается в избытке,

оказывается в роли, которую глобализм уготовил для бедных цифровых рабов и ресурсных зон. Но Россия не хочет быть экологически стерилизованным сервисным придатком западного капитализма. И западный мир её этого не прощает. Этим Россия принципиально отличается от европейских левых, которые с удовольствием дали себя номинировать, пополнив стилизованную контркультуру капиталистических концернов. Любой марксист с кожаными нашивками на рукавах рабочей рубахи, переставшей выполнять свою пролетарскую заводскую функцию, – это хипстер, дитя креативного класса и воспитанник богемной буржуазии, «либеральный коммунист». Новая высокая мода под casual style символизирует подчинение фантазма справедливости фантазму потребления. И все мы оказываемся втянутыми в инерцию гегемонии. Инерциальными оказываются не только либерализм и глобализм, но и их альтернативы: постмодерн, консерватизм, марксизм.

Эта инерция представляет собой эффект хоррора – торжество ужаса Angst,

чистую энтропию. На смену боязливому растворению субъектности приходит один всепоглощающий субъект власти. Попытки замаскировать глобальный контроль информационными развлечениями infotainment не срабатывают. Ток-шоу, где любое трагическое событие становится предметом жадного смакования, становится кровавым реалити-шоу: катастрофа возвращается к нам самим, формируя эффект дежавю. С нами происходят ужасные события, напоминающие нам сюжеты отсмотренных фильмов. Реальное, слишком Реальное, отзывается в ответ на инстинкт смерти. Монструозные образы Хичкока, Линча и фон Триера – это предвестники реальных чудовищ, рожденных нашим травматическим бессознательным. Теперь их надо заново эстетизировать и превратить в ток-шоу, подвергнуть драпировке со стороны развлекательного дискурса, чтобы как-то выдержать, вынести, пережить. Это ли не замкнутый круг?

На примере России – это особенно видно, когда страну в период военных действий начали покидать финансовые и культурные элиты, преимущественно либерального толка. Для изнеженного человека общества потребления смерть другого человека является тайным наслаждением, порождая тот или иной сюжет. Длительное переживание как некого отстранённого развлечения смертей «ненужных людей», которыми в воображении либералов сознательно или бессознательно явились жители Донбасса, привело к тому, что сам либерал оказался в центре опасности, заступив место каждого убитого ребенка Донбасса: эскапический беглец от смерти посредством ее сублимации в Символическое столкнулся с Реальным смерти, с опытом собственной смерти, к которому он был не подготовлен. Речь также идет и о конформистах Украины, привыкших путем самоцензуры мириться с неонацизмом. Происходящее слишком ранит близостью к катастрофе. Из него заново разыгрывают перформанс.

Когда мы говорим о методах сопротивления глобалистической инерции, мы вводим понятие тоски по Отцу – тоски по указующему персту, по жезлу полицейского, который укажет нам, как надо и как не надо ходить, куда ходить, где останавливаться и т. д. Тотальная информационная открытость становится тяжким бременем: эффект пребывания за «стеклом» создает для каждого человека ощущение полной незащищенности. Горизонтальная травля изматывает. Она становится морально невыносимой и побуждает искать защитника. Мы добровольно превращаемся в предмет созерцания Чужого, потому что жаждем обрести означающее. Мы желаем признания со стороны Господина, мы желаем стать предметом его желания. Информационная порнография – это пикантные подробности нашей интимной жизни, выставленные нами же на всеобщее обозрение. Откровенность пользователя в сети имеет двойную причину: с одной стороны, пользователь стремится к абсолютной свободе, принимая правила трансгрессии и анонимности в ризоме. С другой стороны, он стремится отдать свою свободу Другому и в ответ на откровенность получить некое означающее Отца, не важно позитивное или негативное. Каждый человек теперь склонен выполнять двойную функцию: раба в поисках Господина и Господина в поисках Раба. Правда, которая не запрещается, превращается в средство угнетения: мы лишаемся права на тайну, мы становимся свободными и открытыми вопреки собственной воле, подчиняясь исключительно собственной нехватке. Отсутствие цензуры означает полную цензуру: тотальность контроля всех за всеми достигает предела. Контроль всех за всеми означает всеобщий циничный смех самой низкой комедии в мире. Выбраться из него обыкновенным моральным усилием воли – очень трудно. Нельзя одним махом перестать потреблять из урны удовольствий и развлечений, желаний и наслаждений.