Идолы театра. Долгое прощание

От позитивной онтологии через негативную диалектику постмодерна мы движемся к негативной онтологии.

От тотальности через плюрализм, который едва успевает промелькнуть в качестве медиа-маски, – к новой тотальности. На смену опустевшей трагедии классической культуры приходит весьма жестокая и циничная комедия Джокера. В политике это проявляется особенно ярко: мир вновь становится бинарным: холодая война Запада и Востока вступает в горячую фазу. Больше не должно быть никаких иллюзий относительно «полифонии мнений». Мы живем во время исторического перелома: от онтологии через деонтологизацию к новой онтологии. На языке культурологии: от колониализма через мультикультурализм к новому колониализму. На языке театра: от высокой трагедии модерна через опустошение и осмеяние трагического в постмодерне к трагической комедии современного глобального мира. Комическая трагедия и трагическая комедия – это одно и то же бытие о двух полюсах modernity:

модерна и постмодерна.

На языке психоанализа диалектика культуры, роковая диалектика, выглядит так. На стадии премодерного первоединства (стадии господства идолов рода) Реальное и Символическое находятся в слитном состоянии. В этом смысле первобытная культура – максимально наивна и правдива. Знак отражает смысл, но различения между ними нет, так как нет метафоры. На стадии модерного разъединения (стадии идолов языка и рынка) между Реальным и Символическим, архетипом и языком появляется Воображаемое – метафора индивидуальности, сдерживаемой классическими табу. Классическая культура – также по-своему правдива: она передает Реальное через сублимацию, художественный вымысел, зеркало. Ложь здзакрытым швом указывает на рану. Симптом – на запрет. Знак – на смысл. По мере индивидуализации и автономизации личности в эпоху зрелого модерна и, особенно, постмодерна, личность как феномен Воображаемого убивает Символическое (Отца, табу), а затем и себя, ибо без означающего человек растворяется в собственных текстах. Метафора в постмодерне снова исчезает, но премодерн не возвращается: современный человек, хотя и живет в эпоху «новой архаики», уже не может мыслить так как мыслил, когда был ребенком. Бытие в его сущем не составляет одно целое с оптическим повседневным опытом, а утрачивается, оставляя только оптическое. Знак теперь отражает знак. Одновременно высвобождается вся низовая энергия существования. Кастрация Символического уничтожает последний барьер на пути желания. Больше нет запретов. Перехлест желанием всех границ – трансгрессия – знаменует победу Реального, слишком Реального,

страх перед которым принуждает строить новое Символическое – извращенного заместителя Отца. Знак теперь отражает Пустоту. Так миметическая правда ритуала и метафорическая ложь театра уступают место симулятивной постправде перформанса:

осуществляются театрализированная препарация реальности в шоу из отдельных фрагментов, эстетизация катастрофы, легитимация зла, симулятивный гиперреализм.

Типичный персонаж ранней постмодерной культуры был мечтательным номадом. Он наслаждался, совершая непрерывное путешествие сущим без начала и конца, без конечной цели, без маршрута и финиша. Ризома не имеет никаких засечек, она отрастает с любого конца резекции. Траектория путешествия в ризоме – это полет бабочки, это – все траектории сразу. Транскультурная идентичность способствовала этому. В царстве временности – темпоральности по Анри Бергсону – человек растворялся в эгоистических метафорах парадигмы своего трансгрессирующего «Я». Глобалистская современность показала, что никакого движения на самом деле нет. Это – полная иллюзия. Для небольшого количества богатых людей, проживающих в странах-метрополиях и создающих виртуальную реальность для населения колоний, действительно существуют некие креативные возможности. Но «креативных элит» – этого господствующего класса айтишников – оказалось смертельно мало для разрешения базовой травмы капиталистического общества и реализации мечты Э. Тоффлера о «революционном богатстве США»[181]: потребители не стали поголовно производителями, consumers не стали producers. Большинство рядовых потребителей оказались в цифровом рабстве. Будучи привязанными к домашним дисплеям, они круглосуточно работают на капитал. Будучи зависимыми от технологий, они входят в состояние легкого символического труда и тяжелого символического досуга: труд приобретает эфемерные черты, становясь от этого легким, незаметным, непрерывным и сливаясь с досугом, а досуг становится обременительным, в силу репрессивной эстетики наслаждения.