Идолы театра. Долгое прощание

В условиях коммуникативной событийности субъект как актер шоу не в состоянии быть ироником и романтиком: героем истины, который несет свою правду против воображаемых посланий власти. Невозможно также быть подлинным героем террора, готовым оплатить право на истину насилием. В этих условиях любой борец за правду превращается в бренд Трикстера. Транснациональная гегемония работает путем перформативного обнажения тайн, пристегивая оппозицию к своему дискурсу. Свобода становится рабством. Бунт становится бунтом на продажу. Революция становится «цветной революцией». Любовь становится ситуативной приятной связью «партнеров». Искусство побеждается спонсорством в креативной экономике. Реалити-шоу «о войне» побеждает боевой окоп. В хосписе умирают красиво, «ручной», «комфортабельной» смертью. Искусство, поэзия, призванные нести правду, испошляются до грубой публицистики.

Следствием тотальной развлекательности становится психоделическое холодное очарование, фасцинация, напоминающая наркотический восторг. Во время переживания фасцинации субъект входит в ситуацию легитимированной шизофрении: он раздваивается между новым базисом цифры, который предполагает любую форму подачи информации, и старой надстройкой визуальности, всё еще работающей с оптикой взгляда, с образом. Скорость, с которой первичная суперструктура «догоняет» вторичную инфраструктуру в развитии технологий – не всегда так велика, чтобы каждое новое средство техники тут же обретало релевантную мировозренческую репрезентацию. Согласно общему диалектическому закону марксизма, развитие надстройки отстает от развития базиса. Пустое раковое тело машины желаний может на самом деле обитать в чем угодно, ибо это – всего лишь цифра. Но цифра продолжает презентовать себя через аватар Другого, воображаемого собеседника в сети. В условиях цифровой поливалентности мы продолжаем «смотреть», то есть – оставаться ортодоксально устойчивыми в оптике взгляда.

Ситуация раздвоенности между цифрой и взглядом подобна ситуации раздвоенности между капитализмом и трудом, временем и пространством, публичностью и приватностью, которые то сливаются в экстазе коммуникации, то расходятся в базовой травме. Соитие времени и пространства не снимает напряжения между ними, потому что это – не диалог, а принуждение, неравный союз, где пространство (Символическое и Реальное) служит времени (Воображаемому). Лишение человека права на тайну превращает в бренд любую Вещь и любое Возвышенное, равно, и тело, и субъекта. Крупа в мешке, становится знаком желания. Тело погибшего в окопе становится элементом фатального шоу. Секретность вещи подавляется символической репрезентацией, историей про вещь, глобальной иконой стиля. Вместо веса вещи, веса тела, тяжести креста, мы имеем маркетинговый концепт story-telling – сегмент информационного мира, принуждающего нас к переживанию риска без реального риска. Наслаждение без риска никогда не может быть удовлетворено: оно будет длиться вечно, в виде смакования чужой смерти на экране. Удовлетворяются потребности в продуктах и товарах, в идеях и символах, но не желания испытывать те или иные переживания.

Информационный маркетинг продает и покупает переживания, которые он сам же и создает, формируя те или иные желания аудитории путем дробления последней на группы по интересам, оснащенные соответствующими воображаемыми идентичностями (левые и правые, вегетарианцы и мясоеды, патриархалы и феминистки, монархисты и большевики, западники и славянофилы, либералы и консерваторы, патриоты и космополиты, традиционалисты и постмодернисты, сторонники официоза и сторонники андеграунда и так далее). Политический рынок не обладает собственной идеологией: он всего лишь продает и покупает любые идеологии, удобные для своего распространения по новым технологическим зонам: если долгое время рынку была удобна либеральная идеология, это не значит, что он не купит и не продаст консервативную или радикальную. К этим трендам символического обмена пристегиваются классы, цивилизации, культуры, локусы, государства, исторические события. «Медийные события», «чистые события, «события-спектакли», «личины» – это разные названия для перформативных событий, связанных с принудительной эстетикой наслаждения катастрофой. Они формируются при помощи медиации. Сначала создаётся предварительный информационный контекст, в который искусственно вбрасывается реальное событие, а потом этот контекст определяет средства его репрезентации через те или иные медиа, преломляющие события по много раз. Главным содержанием «массажируемого» медиа коммуникативного события становится информацию про его же цену. Циркуляция капитала остужает горячую чувственность театральной сцены в пользу холодного очарования перформанса. Перформативной становится память о смерти, транслируемая как бренд.