Идолы театра. Долгое прощание

Эстетическая сублимация в театральном искусстве не просто запрещает желания или опосредованно преподносит их: она демонстрирует этическую процедуру – борьбу добра со злом, сакрального с профанным, самости с Тенью, божественного и демонического начал в человеке, его высших и низших желаний и устремлений, страсти и долга. Итогом этой борьбы является экзистенция, трансценденция и свобода, выводящая человека в область Логоса в противовес экрану, возвращая его к Богу, Истине, Отцу, вынуждая заново переживать традицию не как прошлое, а как будущее, не как консервацию, а как новацию. Гениальное, на наш взгляд, открытие лакановского психоанализа, примирившего его с метафизикой и этикой, состоит в том, что категорический моральный императив Канта, основанный на единстве рациональности и этического дискурса, рождается в онтологической глубине субъекта, в природе человека, на экстимном (имплицитно-эксплицитном) стыке Реального и Символического, а не только пребывает в области Сверх-Я как иллюзорное порождение сублимации темного витального инстинкта, как это было в материализме Фрейда.

Итак, этическое непостижимым образом заложено в бессознательном. Это ли не начало возвращения метафизики

после всех искушений светскостью, поставившей себя на место новой религии? Обнаружение в бессознательном сакрального, божественного и нравственного начала не просто повторяет положения аналитической психологии юнги-анства, классической метафизики или позитивной онтологии присутствия. Речь идет о чем-то большем – об одухотворении человека посредством преодоления всего самого темного в нем – его же собственными силами. Ницшеанское «Падающего, толкни» предполагает истину-событие толкания в бездну падающего в тебе демона, «демона поверженного», выражаясь языком М. Врубеля. Но просто оттолкнуть свои слабости мало: их надо изжить и переработать, проложив через бездну мост. Субъект метамодерна – одновременно субъект Канта и Лакана – способен к акту преодоления небытия ради осознанного смиренного принятия бытия, он может осуществить процедуры самостоятельной расшивки и перепрошивки своей субъектности в рамках онтологии нехватки и избытка. Светлое начало в человеке им же лично «откапывается» под слоем темного Логоса. Подобная онтологическая программа занимает срединную позицию между абсолютной позицией и абсолютной негацией, метафизикой и диалектикой, критикой и апологетикой, эссенциализмом и экзистенциализмом, она предполагает единство рациональности и веры, скепсиса и утопии, иронии и торжественности. В тезисе об автономии человека философия метамодерного субъекта (назовем её так) сродни постмодерной теологии «слабого» Бога, но она – гораздо традиционнее ее, потому что не исключает божественной помощи и не утверждает, что мы должны сами «родить» Отца, который в оптике традиции всегда Есть: в рамках метамодерна мы возвращаемся к Нему, автономия нашей личности касается лишь нравственной ответственности за акт возвращения. В момент осуществления этого единства – сакрального таинства Софии – осуществляется открытие театрального занавеса.

Театр как истина побеждает идолов театра – театрализованную истину. Нарратив яви прорывается сквозь нарратив сновидения в тот момент, когда на фоне роскошных бархатных портьер в линчевских кинокартинах «Малхолланд драйв» и «Синий бархат» звучит Голос Реального (голос певицы): невидимая четвертая стена готова вот-вот рухнуть, одновременно отдаляя нас от обжигающей истины и приближая к ней, балансируя на хрупкой поэтической дистанции метафоры. Если в мире перформанса правда играет роль лжи, Реальное выполняет функции Воображаемого, то здесь Реальное преподносит себя через Воображаемое, будучи иллюзией по букве, но подлинностью по духу.