Идолы театра. Долгое прощание

В условиях, когда глобализм показал свое империалистическое лицо, единственный механизм, через который он мог бы воспроизводиться, – это критика самого себя напоказ и превращение оппозиции в карнавальное веселье идолов гегемонии и идолов контргегемонии. Так, постмодерн предложил регионализм как эрзац традиционализма, где традиция играла роль гротеска самого себя, а правда играла роль постправды, где Реальное имитировало Воображаемое, где событие превратилось в шоу. Метафора снова исчезает, и в оскале постмодерна появляется что-то первобытное. Сеть начала напоминать мифопоэтический мир древности, но с новыми идолами, потому и возникло название сети – «глобальное село». Новый машинный Отец больше не табуирует никакие желания, он эстетизирует и легитимирует их. Он смакует их, превращая в непрерывно длящееся наслаждение. Наслаждение смертью.

На протяжении длительного времени, начиная с бунтов в Сорбонне 1968 года и заканчивая нулевыми, человечество возлагало надежды на плюрализм как формулу «демократии». Когда стало ясно, что плюральный мир является фикцией глобалистического монизма, а культуры в нем делятся на «хороших» и «плохих» других, в зависимости от интересов цифрового рынка, наступил очередной кризис, и человечество стало постепенно возвращаться к модерну на новом витке – неомодерна, или метамодерна. Это значит, что сейчас мы в полной мере осознаем всеобщие ценности универсализма и конкретно-исторические ценности традиционализма как неразрывную связь, мы осознаем насущность возвращения блудного Сына к базовым характеристикам бытия и разума, к настоящему Отцу. На бесконечном потенциале модерна настаивал Ю. Хабермас, реанимируя рационалистический дискурс в философии[83]

. На уровне экономики американец Дж. Стиглиц предложил поворот от информационного менеджеризма креативных элит к новой индустриализации и социальной защите – экономическим и политическим ценностям высокого модерна[84]

. Эту же линию в рыночной экономике в условиях ее частичного контроля со стороны государства предложила и Россия, перейдя от экономики технологических зон к экономике технологических укладов[85]

, от свободного рынка к этатизму, сочетающему постмодерное свободное предпринимательство с государственным контролем, рыночную самоорганизацию с модерным планированием.

Негативная онтология чистого универсализма, представленная трансформированным марксизмом, которая ставит субъекта в избыток, как по отношению к глобальному миру рынка и его негативной диалектике, так и по отношению к архаической традиции присутствия сакрального, не смогла удовлетворить современность до конца. Потому что в её рамках для традиции тоже нет места. Традиция начала усиленную борьбу за выживание, ища себе место. Стало ясно, что в классическом глобальном колониализме, где есть только унификация, для традиции нет места. В постколониализме традиция может себя репрезентовать в глоболокальном дискурсе постмодерна как рыночный сувенир, но для её архетипов все равно нет места: речь идет лишь о частичном использовании рынком традиции, – как правильно, корыстном. Традиция не выживает, если теряет свою аутентичность. Выходит, что для традиции место есть только в онтологии божественного присутствия, но возвращение в слепой родоплеменной премодерн после эпохи Просвещения сделалось, учитывая уровень развития рационального мышления, уже невозможным. В традиции уже не рождаются, её избирают субъектно, путем поступка.

При осознанном вхождении в традицию и личностном ее переживании и переосмыслении складывается особый тип образования и воспитания. Это воспитание по сути своей является диалогическим и глубоко гуманным, однако в нем больше нет той всеядной постмодерной толерантности, которая првиела к глобальному насилию. Вновь возвращается роль учителя как духовного авторитета: мы больше не увлекаемся статусом учителя как «фасилитатора» – креативного коучера по продаже знания. В таком образовании должно быть меньше коммерческих кейсов и больше государственной поддержки, но без былого тоталитарного давления. Образование вновь наполняется сократовской моралью сакрального диалога в истине. Религия входит в его состав. Универсалисты левого, марксистского, толка, с их отрицательным отношением к онтологии как к репрессии, оставляют за традициями только небольшие локации. Они считают, что традиции могут иметь место в поэзии, в искусстве, в фольклоре, но никак не в политике, с которой напрямую связано воспитание в социуме. По их мнению, политизация традиции рождает фашизм. Тезис спорный, рассмотрим его на примерах конкретных локаций, где современный фашизм как архетип проявлен ярче всего.