Идолы театра. Долгое прощание

Политические события на многочисленных виртуальных платформах начали напоминать броуновское движение мемов, но в этом роении электронных модулей информации незримо проступала фигура извращенного Отца машины – новый фашизм. Гаджет перестал быть придатком: сервисным расширением возможностей субъекта, продолжением его телесности, кибер-протезом. Из приложения он превратился в диктатора, управляющего самим человеком. Отыне не техника кружит вокруг человека, а человек кружит вокруг своей техники, управляющей им. Либеральная мечта о том, что человек не сможет создать машину, которая превосходит его разум, завершилась. Такая машина была создана. И это не просто искусственный интеллект: это – оцифрованное им наше же собственное бессознательное, что гораздо опаснее, ибо мы попадаем в зависимость не о твнешних техногенных сил объектности, а от объективаций себя самих. Инфернальные сущности из палеолитической бездны вышли в «глобальное село» и стали новой его мифологией. Чего стоит одна только метафизическая ненависть оного этноса к другому, например, националистически настроенных украинцев – к русским, чего стоит эта непреодолимая Тень одержимости? Ксенофобия и расизм являются симптомами метафизической ненависти в общесте виртуального контроля.

Экран как господствующее означающее, причем, плавающее означающее, – это идол театра. Чтобы эффективно управлять человеком, ему необходимо создать иллюзию свободы. Эта иллюзия создается при помощи иллюзии выбора. Человек якобы волен выбирать,

как ему жить: в якобы безнадежно тоталитарном монстре прошлого, с его дисциплинарным контролем, или в якобы прекрасном, комфортабельном мире мультикультурного наслаждения? Для обозначения последнего возник и распространился малый феноменологический нарратив постмодерна: «просто жить»,

не думая о политике и высоких идеалах. Чувство уюта, мещанской удовлетворенности, комфорта и благополучия очень метко обозначено в скандинавских странах модной ныне категорией «хюгге»: яркие глянцевые журналы в аэропортах Дании, Швеции, Финляндии, Германии пестреют утешительным образом опрятного домика на берегу реки с непременными зелеными горами на заднем плане. Как сказал бы Милан Кундера устами одного из своих героев, американского сенатора: «дети бегают, и трава растет»,[108]

– вершина буржуазного китча, понимающего так, что в СССР и других враждебных, «плохих», странах (сейчас – это Россия и Донбасс) дети не бегают и трава не растет. А если «там» (в пространстве Чужого, в атопии) трава не растет, то и люди там – какого-то «второго сорта»», – значит, их можно и должно убивать. За невинной улыбкой китча скрывается неслыханная жестокость, идол сентиментального мультикультурализма прячет циничный империализм коллективного Запада.

Принудительность постмодерной эстетики, – эта, по словам классика, «невыносимая легкость бытия», воплощенная в зиянии онтологической скуки, – предполагает трожество эстетики над этикой. Индивидуальное Воображаемое в лице субъекта как страдающего эгоиста модерна (Эдипа) разрушило всякое классическое (трагическое) Символическое и кастрировало всякую мораль, отринув Бога, Отца, традиции, сакральный опыт в агонии репрессивного смеха. В результате субъект оказался лицом к лицу с зияющей пропастью своего Реального – бессознательного, с его необузданными чувственными инстинктами и желаниями, анархически прорвавшимися наружу.

Апофеоз чувственности, встреча с которой была «невыносимой» по тяжести, с которой на человека ложился груз вновь образованной легкости и анархической вседозволенности, побудила субъекта, утратившего свою субъектную независимость, к добровольному преданию себя в руки транснациональных элит и структур глобализма, которые создали новое Символическое – машину желаний – Символическое Реальное цифрового мира глобального села, сети, электронного концлагеря. В виртуальной диктатуре Символическое как заместитель Отца, его гротескная копия, использует эстетические означающие для легализации неуправляемой чувственности: так формируется эффект эстетизации катастрофы, легитимации зла, китчизации насилия. Эстетика начинает выполнять функции этики, направляя выбор человека в пользу зла, приукрашенного модным глянцем. Если субъект является носителем пассивной толерантности, – всеприятия, – он не просто потакает злу, он отдает ему предпочтение, потому что зло выглядит гламурнее, зло обольщает большей привлекательностью, зло обольщает снобистскими изысками и нежностями.