Иду на вы (СИ)

Осмуд неспешно поднялся, и поворотясь, выгнул седую бровь. Вон оно что! Шагах в пяти от него стоял Фома. Под грубой накидкой, с пришитым к ней островерхим колпаком, мог бы укрыться кинжал, а то и малый меч, однако ж на виду монах держал лишь крепкий, обитый с нижнего конца бронзой посох, какой, впрочем, в умелых руках - тоже оружие.

Хоть и не чаял Осмуд увидать Фому, особо не удивился. Грек же, показав пустые ладони, сперва чуть склонил голову, а затем молвил:

-Воину не нужно опасаться мирного монаха.

-Заприметил, стало быть, мирный монах,-ухмыльнулся Осмуд.-Ну, да и я не слепой. Хоть ныне и носишь рубище, точно калика перехожая, а всё ж, на тебя глядя, давно уж мыслю, что прежде-то нашивал ты бронь. И, не клюку, небось держал, но рогатину, какую вы, греки, контосом[84] зовёте.

Фома кивнул.

-Разными путями ведёт нас Господь к Истине, но принимая обеты, мы отрекаемся от прежней греховной жизни. Теперь я - Христов Воин, и броня моя - Вера в Него, да смирение, оружие - Слово Его, да молитва, а ратным полем мне - души людские.

Ага, смирение. То-то же из-под колпака, украшенного на челе алым крестом, очами своими чёрными взгляды, будто сулицы мечет. Дядька хмыкнул не таясь, однако смолчал. Монах же, меж тем, продолжил:

-Воину довольно острого меча. Державному мужу потребен острый ум. Твои догадки верны, но мне и не следовало ожидать иного от доместика варваров.

При таких словах Осмуд сделался хмур, речь же повел учтивую.

-Что ж, хоть и не воевода я, как ты речешь, но лишь дядька княжича, однако за добрые слова - мой тебе поклон, жрец.

-Зачем называешь ты меня жрецом?!-удивился Фома с обидою.-Неужели не ведаешь, что жрецы языческие идолов превозносят?! Я же служу истинному единому Богу!

-Они служат Богам многим, ты - Богу единому. Ежели в этом и есть отличие, так варвару его не уразуметь.

Фома опёрся обеими руками о посох и замолк надолго. Осмуд дум его речами не тревожил. Ждал. Наконец, монах, словно бы очнувшись, по своему обычаю приложился перстами поочерёдно к челу, животу да плечам, а после с улыбкою молвил:

-Безгранична мудрость Господа нашего, устами язычника преподавшего мне ныне урок смирения. Прости мне мою гордыню, славный Осмуд!

-И ты, Фома, коли обидел чем, не держи зла,-отозвался воин.-Однако ж, мнится мне, не праздно бродил ты окрест.

-Вновь ты прав,-согласился монах.-Я шёл за тобою, желая потолковать, если не будешь ты против.

-Отчего ж не потолковать. Псы, и те друг дружке лают, а мы, чай - люди.

Монах приблизился и опустился на покуда ещё сочную, но уже едва начавшую жухнуть к близкой осени траву. Присел подле него и Осмуд.

-Доводилось ли бывать тебе в Константинополисе?

-Бывал,-пожал дядька плечами.

-И, что же скажешь о нём?

Осмуд призадумался, теребя вислые усы. Что сказать-то он ведал, да вот как бы речь повести, чтоб сызнова грека не обидеть.

-Кривить не стану,-молвил он, так ничего и не измыслив.-Велик, красив да на диковины богат. Ни Киев с Новоградом, ни Саркел с Итилем ему - не ровня. А, только... Этак бывает, что стоит древо с виду могуче, зеленеет, собой красуется, однако нутро-то уж прогнило всё. Разумеешь ли о чём я?

Как ни силился Фома скрыть досаду, а не сумел. Но, и перечить не стал, хоть и мог бы. Потому не стал, что и сам прежде подмечал - разъедают смертные грехи Константинополис, точат будто незримая хворь сильное некогда тело. Да, что сам! Многие подмечали. И такие, что не чета ему. Промеж светлых умов давно уж ходила молва, что лишь Вера в Господа единственно и удерживает ныне от падения Новый Рим. Старый-то не устоял и за грехи свои был разорён ужасным Аларихом[85]. Не оттого ли, что устрашась угрозы, не Господу молились тогда горожане, но вознамерились провести богомерзкие языческие обряды[86]. Благословил же их на такое непотребство не кто-нибудь, но сам Папа! Что же до Константинополиса, то лишь заступничество Божьей Матери уберегло его от разорения дерзким Олегом. Раз уберегло. Но, хоть долготерпелив Господь, сколько ещё станет Он терпеть беззакония?! Вот ведь и Осмуд, что пусть и не из последних, но всё же, варвар увидал сокрытое. Знать, назрел нарыв, и отрицать очевидное неумно, да малодушно. Однако ж, и признавать правоту язычника мочи нет. Оттого слова княжего пестуна оставил Фома без ответа, но вместо того спросил:

-Мне доступно твоё иносказание, но я желал бы услыхать слова воина.

-Ах, вон ты о чём. Ну, коли так, то мне сказать особо нечего. Не ведаю ни рати, ни воеводы, что смогли бы эту крепь взять.

-А, ведь, Олег же взял.

-Олег не Царьград взял,-отмахнулся Осмуд.-Но дань с него. Должно, сумел бы и самим Царьградом в тот раз овладеть. Так, и то уловкою, какая вдругорядь-то поди уж не сгодится. Охотные люди сказывают, будто волк, ежели извернётся из ловчей ямы улизнуть, более его туда нипочём не заманишь. Сколь ни рой - стороной обойдёт. А, стратиги ваши всяко поумнее лесного зверя будут.